Срезанные цветы

«О мой бог! – подумал Миндаугас. – Я попал в общество маньяков?! Но как же Мирослава? Она же детектив! А Шура следователь полиции! И оба они относятся к планированию убийства как к предложению отправиться на пикник или обсуждению фасона новой шляпки».

Мирослава Волгина догнала его у машины.

– Ты куда? – спросила она.

– Я, я не знаю!

– На тебе лица нет. Что случилось, радость моя?

– И вы еще спрашиваете?!

– Конечно, спрашиваю, должна же я знать, что заставило тебя так невежливо удалиться.

– Что заставило?! – воскликнул он.

– Тетя огорчилась…

– Огорчилась?!

– Морис! Да что произошло?

– В присутствии двух детективов и следователя ваша тетя обсуждает план убийства врача местной поликлиники, и никто ей не возражает. Это нормально?!

– Это нормально, – рассмеялась Мирослава.

– Ну, знаете ли…

– Морис, солнышко, моя тетя писатель. И убьет она экскулапшу в своем новом детективе, естественно, изменив ее имя и фамилию.

– В детективе? – недоверчиво переспросил Морис.

Мирослава кивнула и улыбнулась.

– Вы не шутите?

– Дорогой, ну кто же этим шутит?

Миндаугас вытер пот со лба, позволил Мирославе взять себя за руку, отвести в гостиную и снова усадить за стол.

– Тетя, извини, – сказала Мирослава, – Морис тебя не так понял.

– Да, извините, – проговорил почувствовавший себя неловко Миндаугас.

– Ой, я балда! – весело воскликнула Виктория и хлопнула себя по лбу. – Это вы простите меня за то, что напугала вас. Я не сообразила, что вы не в курсе того, как я придумываю свои детективы.

К облегчению Мориса, дальнейший разговор потек в мирном русле, и он остался доволен вечером, проведенным в доме писательницы.

Когда они вернулись домой, вечерние сумерки стелили мягкий свет, как соломку, чтобы никто не ушибся, если вдруг упадет… Веяло прохладой и приятно пахло уже начинающими отцветать нарциссами.

Шура и Морис сразу же отправились на кухню пить чай с пирогами, которые, несмотря на протесты, вручила им с собой тетя Виктория, а Мирослава присела на крыльце.

Рядом сразу же примостился Дон. Волгина запустила пальцы в густую мягкую шерсть кота, и он тотчас замурлыкал.

– Ласкуша моя, – нежно проговорила Мирослава.

Кот жмурил умные глаза янтарного цвета, которые сейчас казались темными из-за расширенных зрачков, и млел от удовольствия.

Морис застыл в дверях с двумя чашками мятного чая на подносе. Он невольно залюбовался прижавшимися друг к другу девушкой и котом. Их взаимная любовь пробуждала в его душе сентиментальность.

Первое время Морис просто приходил в изумление, наблюдая, как Мирослава и Дон беседуют между собой. Он не понимал, как можно разговаривать с котом и притом вполне осмысленно. Нет, если бы она что-то там говорила ему ласковое, и все. Но они же понимали друг друга! Кот постоянно менял интонацию, тембр звука и длительность звуков. Он то мяукал, то урчал, то скрипел, как несмазанное колесо…

Когда однажды Дон подошел к нему и мяукнул, Морис погладил его, но кот продолжал чего-то настойчиво домогаться от него. Чего именно, Морис не понимал, а голос кота становился все более раздраженным.

– Чего он хочет? – растерянно спросил Морис у Мирославы.

– Хочет, чтобы ты открыл балкон, – отозвалась она скучным голосом.

– Балкон?!

– Он что, не может спуститься в сад?

– Видишь ли, Дон долгое время прожил в квартире. Меня дома не было целыми днями, а он сидел на балконе и, как восточный принц, глядел на мир сквозь витые прутья. Вот теперь его ностальгия мучает. Дон у нас консерватор.

Морис открыл балкон, и кот важно прошествовал мимо него, улегся на перила и зажмурил глаза.

– Это правда? – недоверчиво спросил Морис.

Кот коротко мяукнул в ответ.

Мирославе захотелось подышать воздухом, но не на балконе, а на крыльце. Морис проследовал за ней и задержался на пороге.

– Чего это меня все бросили? – раздался возмущенный голос Шуры.

Наполеонов выпихнул Мориса из дверей.

– Что ты застыл, как пробка? – проворчал он.

Миндаугас, умудрившийся не расплескать чай, поставил поднос на крыльцо рядом с Мирославой.

– Я принес мятный чай.

Мирослава взяла чашку и сделала пару глотков. Морис взял вторую.

– А мне никто ни чая не принесет, ни пирога, – ворчал Наполеонов, – приходится самому о себе заботиться. – В руках он держал тарелку с большим куском пирога.

– Шура, как в тебя столько лезет, – проговорила Мирослава, – у тети ел, ел и опять жуешь.

– Ну, не пропадать же добру, – оправдывался Наполеонов. – А ты чего тут пригорюнилась? – спросил он Мирославу.

– Ночь хорошая, – ответила она.

– Ночь как ночь…

– Не скажи, в весенних ночах есть особое колдовство.

– Какое еще колдовство?

– Тихой весенней ночью, когда все цветет, благоухает, шепчутся листья деревьев, птицы поют, задумчивая луна льет на землю поток прозрачного света, невольно верится, что душа бессмертна.

– Эк тебя на философию потянуло, – проговорил Шура с полным ртом.

– И еще мне твоего Алика жалко, – неожиданно сказала Волгина.

– Ничего он не мой. – Следователь доел пирог и запил его чаем из чашки подруги.

– В переносном смысле.

– И чего это ты жалеть его вздумала?

– Так замордуешь же парня.

– Ишь ты!

– Не там ищешь, Шура.