Срочно меняется квартира

Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошел, сел у берега моря;
Там он стал веревку крутить…

— Ты, Пушкин, не хохми! Камень на дне. Надо лезть.

— Дед, ты сильно-по дну не стучи. Может, он тама внизу лежит… Ему и так скучно, а мы его еще и камнем сверху. — Митя вздохнул и посмотрел на всех вопросительно.

— Василий Иванович, вы человек серьезный. Крым похож на тех, кто прыгает в колодцы даром? Средь бела дня? В прекрасную погоду?

— А куда он к черту девался в прекрасную погоду? В Ашхабад пошел пехом?

— Тут ближе до Красноводска.

— Кончай шуточки. Они же сами говорят, что был с ними, а потом как провалился. Куда здесь спрячешься? За десять верст все вокруг видать. Вон суслик у норы сидит. Суслика видать, а человек — не суслик. Пуд, кто его последним видел и где, на каком месте точно?

— Я, значитца, пошел вон к той каменюке. Тама птица вилась, дай, мол, посмотрю, нет ли гнезда — яиц набрать. А он пошел за мной. Жмот, грит, ты, Митя. С кизяком не расстанешься… Птичку божью и ту обдерешь.

— Короче! Потом?

— Потом он отстал и стал петь. А я сел. До ветру. Вон там. Потом встал, а он уж далеко ушел. Вот сюда, к колодцу. Ну я пошел дальше — птица улетела. Никакого гнезда там не было. А потом оглянулся, а Крыма нет…

— А Ляля где был?

— Я? Я уже к ялику пошел. На берег, вон туда. А Крым за Митей шел. А потом Митя прибежал и орет: «Ляля, а где Крым?»

— Трещите, как Бобчинский и Добчинский, — радист поморщился. — Я пошел, он ушел… Бремя, время сколько прошло?

— А кто считал-то? Я когда, значитца, присел…

— Ну, ладно — «сел», «присел». — Дед опять разозлился. — Хватит присядки. Человек не иголка, и уйти он из видимости не мог, пока ты сидел. Куда здесь уйдешь?

— Я же чего и говорю, — подтвердил Митя.

— Хватит. Надо проверить. — Стармех решительно вытаскивал камень. — Давайте нож, фонарь, аптечку! Кого-нибудь обвяжем и спустим аккуратненько. Кто полезет?

Глава четвертая

1

Среди прочих обитателей «ковчега» не последнее лицо — боцман Молчаливый. Если верить многим произведениям писателей-маринистов, классический боцман должен обладать зычным голосом, лицом, задубленным ветрами, кривой короткой трубкой и еще чем-то очень просмоленным, просоленным и задубленным. Ходить он должен на косолапых ногах вразвалочку, быть матерщинником-виртуозом и являться грозой команды или ее душой.

Антон Молчаливый и зимой и летом ходит в ночной рубахе с начесом, у которой аккуратно обрезаны рукава, в старых спортштанах, заправленных в подвернутые кирзовые сапоги, и вместо осаженной на ухо мичманки голову его изредка украшает лыжная шапочка. Чаще его бесцветные волосы, свернутые в тугие мерлушковые кудряшки, ничем не прикрыты — благо их ветер не треплет. Это похоже на парик и выглядит странно в сочетании с пухлыми детскими губами и белыми рекламными зубами. Радист, любуясь боцманом, как-то добродушно заметил: «А ты, брат Антон, — негр, только белый». Но прозвище не привилось.

Боцман от природы человек неразговорчивый. Не то чтобы бука, но зря не тараторит. У него глаза больше говорят, чем губы. Бывает же акцент в речи? А у глаз? Вот если так можно сказать: глаза у Антона с акцентом. И акцент этот явно насмешливый. И он это знает, и все это знают. Поэтому боцмана не переспрашивают по-пустому и не лезут с дурацкими подначками. Никто. Глаза боцмана не располагают для длительной беседы.

Речи его чаще всего состоят из одного-двух слов. Максимум, что он может сказать, — фразу. Все, что недосказано, поймете по глазам. Поймете все — от молитвы до мата.

Крым ковыряет хомут на горловине резинового шланга. Уродует его, стучит то молотом, то каблуком и сопровождает эту бурную деятельность изысканными выражениями. Боцман стоит рядом и наблюдает за Крымом. Смотрит он на него с искренним удивлением, как дети смотрят на божью коровку, увидев ее впервые. Потом боцман вполне членораздельно произносит:

— Раз…

И Крым взрывается. Он машет отверткой, молотит ей по шлангу и орет на все море. Боцман отбирает у него инструмент и начинает бережно постукивать по хомуту. Не успел Крым закурить — хомут сполз со шланга. Боцман возвращает отвертку и договаривает:

— …зява.

Смотрит боцман на людей так, будто он знает о каждом столько, что тот и сам о себе столько не знает. Никаких там льдинок, смешинок и других несуразностей в глазах боцмана не увидишь. Глаза как глаза — серые, с голубым отливом. И все же Папа Пий как-то заметил походя: «Глаз-бурав! Посмотрит иной раз на тебя, и будто штаны свалились».