Срочно меняется квартира

— Боцман! Кто отвечает за состояние спасательных средств? — Дед начал швырять из катера фартуки, фуфайки, резиновые сапоги, костяшки домино, башки вяленой кефали, банки, галоши, шапки, тарные дощечки и еще черт знает что.

— Дед озверел! — шепнул Митя.

— Боцман! У кого спрашиваю? Случись тонуть, на чем людей спасать будешь? На этом?

Старший механик демонстративно потрясал то сапогом, то фартуком и наконец поднял вверх голубые панталоны.

— Это буфетчица повесила. Я-то при чем здесь?

— Вах! Это не Липочкины, — удивился Ляля. — Точно!

— Ты мне еще поостри! — Старший механик взвился пуще прежнего. — Не видали вы беды, сопляки. Не плавали по морю, держась зубами за слани. Где слани, боцман?!

Еще через десять минут катер с грехом пополам спустили за борт. Молодцы навалились на весла, а дед, мрачный и неприступный, восседал за рулем.

— Дед злой, как с похмелья! — шепнул Ляля и, натолкнувшись на презрительный взгляд боцмана, умолк.

Солнце было уже в зените и палило нещадно. Если легендарный Ной и плавал со своей компанией, то не у таких берегов. И чистые и нечистые наверняка изжарились бы здесь заживо, передушились бы из-за глотка воды или захирели бы от потрясающей библейской скудости окружающего пейзажа.

Огромное равнинное плато обрывалось ступеньками у самого берега. И этот чинк — обрыв напоминал край света. Посмотришь вперед — пустыня. Ровная морская гладь. Смотреть на нее больно от слепящего отражения солнца и тошно от сознания своей полной беспомощности перед этим всепоглощающим пространством, ничего доброго не сулящим. Назад посмотришь — пустыня. Настоящая Аравийская пустыня, где и гадюке скучно и одиноко. Ветер и солнце разрушили этот берег. У них было на это время. Сколько лет вытачивал ветер эти каменные кружева, выдувал гроты, пещеры и своды. От жары и морозов трескались камни, а скудные ручейки от редких зимних дождей углубляли трещины. О, древние, вы были правы, заметив, что капля долбит камень не силой, а частым паденьем. Сколько нужно было времени, чтобы превратить камень в мережку, гипюр, кружево — называй как угодно. Однако вскарабкаться вверх по этому рукоделию природы было не так просто.

Затащив катер на каменную скользкую плиту, спасательная экспедиция устремилась на обрыв. Дед карабкался на каменные ступени, сопя и отдуваясь, как медведь на сосну. Ляля вилял ящерицей между изломами, поросшими оранжевыми лишайниками. Шамран пошел в обход, выбирая более пологое место подъема. Митя кряхтел за спиной старшего механика, вежливо пропуская камешки, летевшие от его сапог. Радист с легкостью хорошо натренированного скалолаза преодолевал трещины, разломы и огромные камни, успевая на ходу сунуть в карман то камешек, то высохшую травинку. Он даже попробовал отстучать чечетку на гулкой, как барабан, источенной каменной плите. Шамран шел в стороне один, выбрав путь подлиннее, но полегче. Он сильно ругался про себя и мечтал лишь о той минуте, когда можно будет отхлестать веревкой виновника всех беспокойств — Крыма.

Наконец вся экспедиция добралась до верха и, отряхнув колени и локти, устремилась к какой-то пирамиде, сложенной из камней, на которую указывал Ляля. Радист задержался, разглядывая из-под руки морскую даль. Потом сказал вслух: «Я видел море — оно прекрасно! Не так ли выразились вы, герр Генрих Гейне? Вы всегда были склонны к высокопарности. Случись вам побывать на этом берегу, вы заговорили бы как Омар Хаям, все мудрости Запада задолго высказаны на Востоке».

Ляля уже лежал на животе и показывал деду в глубину каменного колодца:

— Понял? Бульк — и нету!

— Чего нет? — спросил дед, присев у края колодца.

— Ничего нет. Камень бросаю, и он летит. А куда? Ни стука, ни звука…

— Ты того… Близко не лезь, а то сам булькнешь.

— Это все фигня. Тама дно есть. Только глыбко. — Митя не спеша разматывал веревку-выброску. — Шамран, давай твою, счалим вместе, и хватит. Камень привяжем — и узнаем, сколь глыби.

— А толку-то? — спросил дед, тоже ложась на живот и опуская голову в пасть колодца. — Если он туда зафитилил, то там одни кости в куче. Ну-ка, Ляля, гаркни…

Ляля заорал в колодец. Темнота ответила: «Ау-гау-ау…»

— Ты ори потише, — посоветовал дед и сам крикнул в провал: «Эй, Крым!» Звук его голоса потерялся где-то в глубине, и слабое эхо откликнулось: «…ым!»

Митя тем временем уже притащил к колодцу камень размером с арбуз и оплетал его веревкой.

— На, — сказал он Ляле, — ты, значитца, не бросай, а спускай, трави помалу.

Ляля начал опускать камень и довольно скоро сказал: «Все. Не идет дальше. Смычки две ушло. Не больше».

— Какие смычки? Ты метров девять веревки стравил, не больше. Дай-ка я сам.

Старший механик взял в руки веревку и начал подергивать, крутить ее, раскачивать, прислушиваясь к тому, не слышно ли всплеска воды на дне колодца.

— Василий Иванович, — радист стоял рядом и улыбался насмешливо, — все это похоже на сказку незабвенного Пушкина «О попе и работнике его Балде».