Срочно меняется квартира

При всем прочем Молчаливый — человек спокойный и обязательный. Боцманским лексиконом он вполне владеет, но пользуется им редко. Запоем, как все классические боцмана, Антон Молчаливый не страдает. Впрочем… Наблюдается запой другого рода. Большинство свободного, а иногда и несвободного времени он посвящает чтению. От книги его трудно оторвать. Дочитав книгу, боцман долго и молча разглядывает обложку, корешок, иллюстрации и неизменно повторяет одно и то же: «Дерьмо! Фантазия!» За последнее время в эту категорию угодили такие произведения, как «Знаменитые римляне» и «Справочник молодой домохозяйки».

Книг боцман не покупает и не хранит. Набрав их стопу в библиотеке, на базе он ведет меновой торг.

— Читал? — спрашивает он, помахивая потрепанным пухлым томом. — Мировецкая вещь! И здесь же умудряется сменять «Куклу госпожи Барк» на «Деревья и кустарники Сочинского дендрария». «Дендрарий» он жарит с таким же усердием, как и «Куклу». Прочитав книгу, он рассматривает ее с изумлением и, вслух высказав предыдущую оценку, садится подклеивать оборванный корешок. Не дай вам бог потерять или задержать книгу, которую вам дал почитать Антон Молчаливый. Это опасно. Молчаливый становится угрюмым.

Хранит боцман только одну тонкую, как блин, брошюрку в серой обложке. На титульном листе ее шариковой ручкой вкривь, но крупно начертан автограф: «Скитальцу морей. А. Молчаливому на личную память об личной встрече с автором». Прочитав сей том с посвящением, скиталец морей поморщился. Сказал: «Я и то хлеще соврал бы». И спрятал дар на вечное хранение на дно чемодана.

Других странностей за боцманом не наблюдается. И он действительно скиталец. Он имел дело со ставными и закидными неводами, с кошельками, ярусами, ловушками, снюрневодами и разноглубинными тралами. Вы могли его встретить в Оссоре, на Олюторке, у мыса Крашенинникова и на Шикотане, на Белом море — в Мезенской губе — и на Балтике. Он выходил в океан и возвращался обратно и нигде не пристал. Возможно, мешал «акцент», а может, так складывались обстоятельства личной жизни. Кто знает? В кадрах о нем известно главное: из тридцати возможных лет — четырнадцать отдано морю и рыбе. Рыбы он видел столько и такой, что не снилось и библейскому старцу Ною. Как это часто бывает с людьми неразговорчивыми, о них известие немногое. Это же можно сказать о боцмане.

В данной ситуации он вел себя так же спокойно и не высказывал никаких предположений в отличие от Ляли, Мити и других. Он прохаживался, заложив руки за спину, и поглядывал на деда, ожидая с полным равнодушием только его указаний. Когда его кто-нибудь толкал в бок и начинал высказывать новую версию пропажи Крыма, он пресекал фантазии своим обычным «застебнись!».

Поскучав немного, он подошел к колодцу и спросил у старшего механика:

— Василий Иванович, как говорят портовые бичи: мы будем искать или що?

2

— Ну, кто храбрый? — повторил дед. — Прошу пожаловать. Здесь жарко, там — прохладнее…

Добровольцев не оказалось.

— Карстовые пустоты, — сказал радист задумчиво, — могут развиваться в карбонатных и иных породах в виде ям, естественных колодцев, воронок и шахт…

— Еще чего ты знаешь? Сейчас самое время послушать лекцию. Крой наизусть всю лоцию.

— В лоции, Василий Иванович, об этом не сказано. Это не ее дело. Там коротко: «Подходы к берегу приглубистые. Встречаются отдельные каменные плиты, выходящие далеко в море. Имеются подводные и очень редко надводные источники с пресной водой. Берег не заселен и практически не обитаем…»

— Дело не в лоции и не в географии. Повторяю: какому идиоту взбредет в голову спускаться в одиночку в незнакомый колодец? И зачем? — Радист поднял палец над головой.

— Вах! Идиот не полезет, а Крым полезет! Такой противный морда везде пролезет!

— Ну а если упал? Шамран вон стоял у леера, как шмара на мосту. А леер был плохо приварен — и брякнулся в воду на ходу. — Дед опять начинал злиться. Он тоже сомневался, чтобы Крым полез в колодец. Но сейчас речь шла о другом: не о том, кто падал, а о том, кто полезет. И дед опять повторил: — Добровольцы есть?

— Радист, застебнись! — Боцман взял веревку у деда и стал обвязываться.

— Напрасно кипятитесь, боцман! Все знать нельзя. Можно только все не знать, но хвастать этим не следует. — Радист скомкал газету и сунул внутрь свертка камень. — Матрос Асадов, принесите куст травы. Быстро. Что вам здесь — Югославское нагорье? Вест-Индия? Штат Кентукки? Нашлись мне спелеологи?

Радист поджег газету и бросил ее в колодец. Следом полетели кусты с сухой травой. Четыре головы свесились над черной дырой колодца. Дед глядеть не стал принципиально, да он и знал, что ничего не увидишь.

Первым поднялся Митя:

— Дно видать, но не все. Давайте еще травы, пока горит.

— Зачем еще бросать? Поджарим Крымку…

От берега торопливо шел Шамран. Он чем-то размахивал над головой. Подойдя ближе, он кинул к ногам Мити обычную нитчатую перчатку, в которых работала команда.

— Это чья?

Митя поднял перчатку и, разглядывая дыру на большом пальце, почмокал губами:

— Он, когда на ялике греб, вроде в перчатках был, а когда шел — вроде нет…