Срок

Я была свидетельницей напряженного состояния Флоры, ее рвения исправлять ошибки других людей. Я вспомнила, как однажды она сказала мне, что не следует говорить слова «индеец» или «абориген», которые лучше заменять словами «коренной житель». Я ответила ей, что буду называть себя так, как захочу, и послала ее ко всем чертям. Теперь я восприняла педантичность Флоры как форму отчаяния. Это правда, что она постоянно находилась в состоянии повышенной боевой готовности. Всегда предлагала последние доказательства своей аутентичности. Всегда боялась, что над ней будут смеяться. Она внимательно изучала нас. Мне пришло в голову, что на самом деле она, возможно, пыталась попасть на небеса оджибве, но ее вернули. Одно это опустошило бы.

– Она чертовски старалась, – отозвалась наконец я. – И тем не менее, несмотря на все это, она мне нравилась только тогда, когда вела себя как белая, например, когда читала Пруста.

– Да, ты читала «По направлению к Сванну», – сказала Пенстемон. – Ты мне говорила. И почему это может быть свойственно именно белым?

– Точка зрения на жизнь.

– А помните, как она училась вышивать бисером? – немного грустно спросила Асема.

– Она подарила Джеки серьги из бисера, но они провисали, бисер был нанизан слишком свободно, – заметила Пенстемон. – И знаешь, что? Потом у нее стало получаться лучше. Ее вещицы стали выходить практически идеальными. Но она забывала нанизывать неправильную бусину, бусину духов. Совершенен только Творец, верно? Может быть, духам совершенство ее работ казалось оскорблением.

– Она смастерила мне медальон, – вспомнила Асема. – И знаете, она сделала много хороших вещей, например, посвятила себя помощи молодым людям. Удочерила Катери, хоть и неофициально. Катери тогда была подростком. Причем Катери выбрала ее сама.

– И полюбила ее, – подхватила я.

– Верно. Так что мы не можем рассказать обо всем этом Катери.

– Конечно, нет.

Мы смотрели на озеро. Солнце превратило его поверхность в яркие осколки.

– Это целая поэма, – зачем-то сказала я.

– Ты должна написать ее, Туки. Это твое.

– О, ради бога, Пен. Не надо этого покровительственного тона. Я бы предпочла избавиться от призрака Флоры. Я имею в виду, что не могу работать одна. Я даже не могу войти в магазин одна.

– Я кое-что придумала.

– Что?

– Однажды ты рассказывала что-то о самом красивом предложении в человеческом языке, – напомнила Пен. – Ты же знаешь, я большой знаток наших ритуалов. Может быть, оно ей нужно. Ведь ты имела в виду именно значение предложения, а оно одно и то же на любом языке, верно?

– Полагаю, да.

– Тогда я знаю, что она хочет услышать. Дай только срок.

Самое красивое предложение

Кто, кроме NDN[161], мог бы знать, что в некоторые дни истина – это призрак, который кричит голосом, не относящимся ни к одному конкретному человеку, а в иные дни – тайная ностальгия, разлитая по кофейным чашкам живых?

– Билли-Рэй Белькур[162]. «Механизмы психологической адаптации к NDN: заметки с мест».

Ego te absolvo [163]

На следующее утро я пошла в магазин. Пенстемон расставляла книги по полкам и брала из стопок отдельные экземпляры, собирая новые заказы. Она сказала мне, что теперь подумывает о том, чтобы сделать татуировку в знак протеста против правил «количества крови»[164]. Красные линии разделили бы ее тело на восемь частей, соответствующих народам хо-чанк, хидатса[165], лакота[166] и оджибве. Синяя линия – норвежская зона.

– А синюю линию где бы набила?

– Вокруг сердца. Я действительно очень люблю мою маму.

– Тронута, – сказала я. – Но эта идея еще хуже, чем татуировка с твоими литературными идолами в стиле горы Рашмор.

Я принялась распечатывать упаковочные этикетки. Пен спросила, заметила ли я четырехлистник на двери исповедальни.

– Нет, не заметила. Хотя, возможно, видела, но забыла.

– Ну а я заметила, и он крутой. В геральдике четырехлистник – стилизованный цветок с четырьмя лепестками. Это христианский символ, лепестки соответствуют четырем евангелистам. Но четырехлистник – это также символ коренных народов, майя, ольмеков. Он символизирует четыре направления, раскрытие космоса. И пойми вот что: он считается проходом между небесным миром и преисподней.

Лицо Пенстемон светилось так, словно она делилась со мной божественным откровением. Мне вспомнились и ее любовь к ритуалам, и страсть к символам.

– Может быть, нам стоит снять дверь исповедальни, сжечь ее и посмотреть, остановит ли ее разрушение портала, через который она попадает в наш мир – предположила я.