Срубить дерево

Потом я сниму с него все, что может способствовать его немедленному опознанию; а затем, на обратном пути в квартиру, выброшу в урну для мусора или на дно коллектора. Конечно, остается свидетельница преступления, но тут уж ничего не поделаешь. Я надеюсь, что моя жертва не назвала «наложнице» свое полное имя.

Посреди лужайки на боку лежал шезлонг. Я оттащил его в укрытие и удобно устроился на нем. В правом кармане пальто нащупал рукоятку коротконосого «смит-вессона» 38-го калибра. Зевнул. Где-то по соседству, должно быть, был пруд: до меня доносилось кваканье лягушек.

Воскресенье, 1:10; Роджер Норбрук A:

Старый фильм, который я смотрел, наконец-то, подошел к концу. За ним последовала серия 30-секундных рекламных роликов.

Пора спать. Завтра тяжелый день…

Сон после тяжелого дня.

В случае, если сценарий повторится и в 9:00 я перенесусь в пространстве вместо ретроперемещения, я, должно быть, устану так же, как и при последнем; если же все будет иначе и я совершу перемещение во времени, а не в пространстве, я, должно быть, все равно буду чувствовать себя измочаленным.

Существует некая связь между исчезновением денег из моего кошелька и отклонением от пути в другую часть настоящего, но я не способен уловить ее.

Возможно, мой мозг окутан туманом в столь поздний час. Возможно, вечернее электрохимическое путешествие притупило его.

(Роджер Норбрук D: Морально-нравственные метаморфозы, которые испытывает A при каждой попытке путешествия в прошлое, абсолютно не связаны с трансвременными силами, присутствующими там. Просто каждый раз, когда он попадает в прошлое, он понимает, что формально его не существует, что перед ним простираются двенадцать часов абсолютной свободы. Важность, самодовольство, самообман, страх – все отпадает: он «сдирает» с себя свою личность и становится B.)

(Роджер Норбрук A: Я выключил телевизор и отправился на кухню, чтобы подогреть стакан молока. Я отнес его в спальню, разделся и снял контактные линзы. И снова меня одолели мысли о моих повторяющихся неудачах достичь прошлого. Может, ошибка в том, что я не решился довериться коллегам и проводил эксперименты не в Институте? Бремя не было бы таким тяжелым, раздели я его с другими людьми.

А вдруг они не согласились бы принять в них участие?

Не стали бы они, как я и опасался вначале, отмахиваться от меня и называть глупцом за спиной? Меня, с развязанными шнурками? Того, кто сидит дома, пока они гуляют и пьют джин? Того, кто спит один, пока они прелюбодействуют с женами друг друга?

Нет, я поступил правильно. Великие подвиги совершаются благородными людьми в одиночку.

Воскресенье, 3:01; Роджер Норбрук B:

– Давай, наполни Кубок, Саломея,
И пусть растают твои зимние раскаяния в огне весны:
Птице Времени недолго осталось порхать –
И она готова отправиться в Путь!

Воскресенье, 3:10; Роджер Норбрук C:

Ага! В корзине для бутылок молока, как я и думал.

Воскресенье, 3:23; Роджер Норбрук A:

Что-то разбудило меня! Кто-то.

Я чувствую его присутствие в комнате.

Нет, не в комнате. Внутри меня.

Депрессия, с которой я ложился спать, улетучилась. На смену ей пришла ненависть. Ненависть, настолько холодная и бесчеловечная, что ее даже трудно назвать чувством…

Боже! Что со мной происходит? Словно кто-то завладел моими мыслями, разумом, телом – со всеми…

Роджер Норбрук С: Потрохами. Я включил ночник, поднялся, снял с себя его пижаму и облачился в его нижнее белье и носки. Не обратив внимания на его контактные линзы, я вышел из спальни и направился в рабочий кабинет.

Я хорошо выучил свою роль…

Воскресенье, 3:26: Роджер Норбрук B:

Мы с Саломеей слились по второму кругу. Клоун потупил взор, в его глазах грусть и тоска. У него Weltschmerz[29]. Он уже видел подобные зрелища. Моя любимая всего лишь увядшая красная роза…