Срубить дерево

Скоро выяснилось, что и в этом он заблуждался: творческая летаргия только усугубилась. Мартен почти безвылазно сидел у себя в кабинете, занимаясь вместо писания чтением. Он читал Толстого и Флобера, Достоевского и Стендаля, Пруста и Сервантеса. Читал Бальзака и удивлялся: почему этот краснолицый толстячок был так плодовит, а он, Мартен, остается бесплодным, как белый песок на пляже у него под окном?

Часов в десять вечера Ксилла подавала ему бренди в широком бокале, подаренном Лелией на последний его день рождения. Мартен усаживался перед камином, где уже горели сосновые поленья, пил и предавался мечтам. Задремав случайно, он вздрагивал, просыпался и укладывался в постель. Лелия почти всегда работала сверхурочно и редко приходила домой раньше часа ночи.

Ксилла занимала его мысли все больше и больше. Однажды он заметил, что походка у нее для такой громадины легкая, можно сказать, ритмичная. Потом обратил внимание на девственную твердость ее грудей, на бедра амазонки под простой юбкой. В один прекрасный вечер, под влиянием импульса (как ему казалось тогда) он попросил ее присесть и поговорить с ним.

– Как вам угодно, – сказала она, садясь на подушку у его ног.

Он смутился, не ожидая, что она согласится так сразу, но бренди уже согревал его кровь, показывая Ксиллу в новом свете. Оказалось, что волосы у нее не такие уж тусклые: когда на них играет огонь, они сами словно воспламеняются и смягчают топорность ее лица.

Говорили они о разном. О погоде, о море. О единственной книжке, которую она прочла в детстве. Когда речь заходила о Мизаре X, голос Ксиллы смягчался, и в бесцветных глазах сквозила голубизна – вернее, намек на нее, но и это для начала неплохо.

Они беседовали теперь каждый вечер. Ксилла даже сидя возвышалась над Мартеном, но это больше не смущало его – наоборот, успокаивало. Днем он с нетерпением дожидался вечера и ее прихода.

Первое время он волновался за Лелию и уговаривал ее не надрываться так на работе, потом перестал. В ту ночь, когда он впервые взял Ксиллу за руку, Лелия, как нарочно, вернулась раньше.

Он давно хотел этого. Глядя на руку Ксиллы, лежащую у нее на колене, он дивился ее красоте и симметрии, прикидывал, насколько она больше его собственной, интересовался, грубая она или мягкая, теплая или прохладная. В конце концов он не сдержался и переплел свои пигмейские пальцы с ее великанскими. Глаза ее поголубели, как воды горного озера, заросли бровей коснулись его лба, красные карнизы губ врезались в его рот, руки прижали его к грудным горам-близнецам…

– Я ухожу от тебя, – объявила возникшая на пороге Лелия.

Ночь была холодная, иней сверкал, отражая звезды. Мартена била дрожь. Посмотрев на несказанно прекрасные круглые горы внизу, он встал, отыскивая новые зацепки на склоне.

Вместо камня его руки встретили воздух.

Ни зацепок, ни склона. Он стоял не на карнизе, а на плато, на лице Девы, бледном и прекрасном при свете звезд.

Он медленно шел вперед, омываемый потоками этого света. Дойдя до рта, он прижался к нему губами и прошептал:

– Восстань, любовь моя!

Дева безмолвствовала, и он пошел дальше, мимо гордого возвышения носа, отыскивая глазами голубые озера.

Он шел, повесив руки, едва сознавая, что движется. Озера манили его своей глубиной, обещая вечный восторг. Неудивительно, что он так быстро пресытился как Лелией, так и Ксиллой. Что ни одна смертная женщина, с которой он спал, не могла ему дать желаемого. Неудивительно, что после двенадцати пустых лет он вернулся к своей настоящей любви.

Ибо Дева несравненна, и таких, как она, больше нет.

Он поравнялся уже со скулой, но голубого мерцания впереди до сих пор не видел. Напряженно всматриваясь вдаль, он внезапно вышел на край безводной каменной чаши. За ней на фоне неба виднелась полукруглая рощица-бровь, справа пролегала перемычка между двумя бывшими водоемами.

Вода ушла. Систему питания озер повредило, как видно, то самое землятресение, от которого на утесе образовалась трещина.

Мартен, стремясь к любимой, даже не подумал, что она могла измениться.

Нет, он не верит в это! Поверить – значит признать, что он напрасно совершил это кошмарное восхождение, что вся его жизнь прошла зря.

Он посмотрел вниз, втайне надеясь увидеть, как струится в пустую глазницу голубая вода, но увидел лишь голое дно и странный осадок на нем: серые продолговатые образования, то разрозненные, то соединенные вместе. Неужели это…

Мартен зажал рукой рот, повернулся и побежал, но скоро остановился. Не только потому, что дыхание отказало: надо было подумать, что делать дальше.

Инстинкт вел его назад, к подбородку. Не все ли, в сущности, равно: превратиться в груду костей на шейной гряде или утонуть в одном из озер?

Он упал на колени, мучимый отвращением. Как он мог быть таким наивным даже и в двадцать лет? Как мог поверить, что он единственный? Да, из землян здесь больше не было никого, но Дева очень стара и в юности имела многих поклонников, которые покоряли ее всеми доступными способами и символически гибли в голубизне ее глаз.

Их кости – свидетельство ее популярности.