США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Следует обратить внимание на еще одно, весьма существенное обстоятельство: с самого начала Спаркс мыслил свой замысел предельно широко, стремясь наладить связи со всеми уголками Латинской Америки, за одним лишь, однако огромным исключением – монархической Бразилии. О бывшем португальском владении за годы редакторства Спаркса журнал не опубликовал ни одной заметки, сам Спаркс даже не пытался завязать переписку с Рио-де-Жанейро. Не означает ли это, что Спаркс ценил в Латинской Америке лишь ее революционный республиканский эксперимент, а не иберийскую культуру в широком смысле слова, а стало быть, монархия Нового Света теряла для него всякий интерес? Недаром же, надеясь на свержение Педру I, он считал, что бразильская система представляет лишь «своего рода аномальную независимость»[1304].

Оговоримся, Спаркс не считал, что наследники Испании органически неспособны к «разумной свободе» – подобного рода расовые взгляды были ему чужды. Даже в наиболее мрачном письме Александру Эверетту от 14 мая 1827 г. Спаркс не терял надежды, что свобода когда-нибудь воцарится в южных республиках, пусть это произойдет и через много лет. Не врожденные качества, а печальное историческое наследие испанского колониализма препятствовало, на его взгляд, развитию Латинской Америки по благословенному пути северного соседа.

Впереди Спаркса ждала долгая плодотворная жизнь: он станет пионером биографического жанра и публикации исторических источников в США, первым профессором истории в Гарварде, а затем президентом этого университета. Но про Латинскую Америку он больше не вспоминал. Если судить по каталогу его библиотеки, после 1820-х гг. Спаркс прекратил покупать книги на эту тему. Кажется, единственным его приобретением в последующие 30 лет станут две карты Мексики 1847 года да две карты Центральной Америки (1852, 1856)[1305]. Спаркс стал, перефразируя оборот Ральфа Уолдо Эмерсона (1803–1882), «американским ученым», но его Америка не выходила за рамки собственной страны. «Новая история Америки» Спаркса в итоге включила Вашингтона, Франклина, дипломатические документы Американской революции, в общем, была историей Соединенных Штатов. В 1820-е гг. Спаркс опережал свое время: к мысли о единстве американской истории, так называемой Большой Америке (Greater America), вернется уже в 1920-е гг. пионер латиноамериканистики в США Герберт Юджин Болтон (1870–1953).

«Вашингтон» или «Бонапарт» Юга? Боливар в глазах североамериканцев

Борьба Испанской Америки за независимость неотделима от личности Симона Боливара. Не сразу, примерно с 1821–1823 гг. из всех вождей повстанцев именно Боливар становится для североамериканцев «Вашингтоном Юга». Следствием метафоры «Боливар – Вашингтон» служит, на наш взгляд, отождествление Освободителя со всей революцией Испанской Америки. Примерно в 1825 г. в нем повсеместно начинают видеть не одного из генералов, а образ самой революции, которая также обретает человеческий облик, – ее олицетворением стал Боливар. Такое отождествление, очевидно, представляет собой мощный психологический механизм, рождающий симпатию к молодым республикам Нового Света. Намного легче следить и сопереживать поступкам одного человека, нежели пытаться разобраться в хитросплетениях освободительной борьбы. Именно это обстоятельство оправдывает данный анализ: перипетии в отношении североамериканцев к Освободителю в более резкой, порой несколько упрощенной, форме повторяют изменение общественного взгляда на всю Латинскую Америку. Боливар глазами североамериканцев – это своеобразный барометр оценки латиноамериканской революции в целом[1306].

В Латинской Америке сравнение «Боливар – Вашингтон Юга» прозвучало 2 января 1814 г., в день провозглашения Боливара диктатором Венесуэлы[1307]. Североамериканские газеты впервые использовали метафору осенью 1821 г., а в течение 1823 г. она стала расхожим риторическим приемом. Что означает эта метафора? Ее предпосылки очевидны: Боливар, подобно Вашингтону, ведет восстание колоний Нового Света против власти европейской державы, борется за национальную независимость. Это сходство внешнее.

Симон Боливар