США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

На Панамский конгресс приехали делегаты от Великой Колумбии, Мексики, Центральной Америки и Перу, а также наблюдатели от Англии и Голландии. Он продолжался чуть менее месяца – с 22 июня по 15 июля 1826 г. – и был распущен из-за невыносимых погодных условий и эпидемии желтой лихорадки, от которой умерли, например, оба (!) секретаря английского представителя. Предполагалось, что конгресс будет вновь созван в Такубайе, однако этого так и не произошло[997]. Красивые решения договора «О вечном союзе и конфедерации», включавшие создание общей армии и флота, единую систему разрешения споров и даже общее американское гражданство, были ратифицированы только Великой Колумбией и никогда не были претворены в жизнь[998]. Оценивая итоги конгресса, разочарованный Боливар сравнил себя с тем древнегреческим сумасшедшим, который, стоя на одинокой скале, вообразил, что может управлять морскими кораблями в бушующем море[999]. Панамский конгресс долго обсуждали, тщательно готовили, открытия его ждали с нетерпением – одни с надеждой, другие с тревогой, но итоги встречи поразили даже пессимистов. Разрыв между ожиданиями и результатами оказался ошеломительно велик.

Здание францисканского монастыря, где проходили заседания Панамского конгресса

Единственным государством, извлекшим выгоду из Панамского конгресса, стала Англия. Ее агент, опытный дипломат Эдвард Докинс (1791/2 – 1865) смог с успехом продемонстрировать интерес великой державы к молодым государствам, не замешанный на жажде территориальных приобретений[1000]. Уже по прибытии в Лондон Докинс с

удовлетворением писал Каннингу: «Общего влияния Соединенных Штатов не нужно, по моему мнению, бояться. Оно, безусловно, существует в Колумбии, но очень сильно ослабло даже там из-за протестов против атаки на Кубу и неблагоразумия, проявленного в Мадриде». К тому же, добавляет Докинс, он «нашел принципы всех депутатов [конгресса] куда менее республиканскими, чем ожидал»[1001]. Каннинг мог быть уверен, что английским интересам в Латинской Америке ничто не угрожает.

Провал Панамского конгресса смягчил неудачу Соединенных Штатов. Иронические отзывы вызвала отвлеченная речь президента конгресса перуанца Мануэля Видаурре – «рапсодия романтического либерализма»[1002]. Адамс имел полные основания заявить 5 декабря 1826 г. в своем ежегодном послании: «Нет, однако, причины полагать, что ход обсуждений и решения конгресса были такого свойства, что могли повредить интересам Соединенных Штатов или же потребовать вмешательства наших представителей»[1003].

Вспоминая о Панамских дебатах, джексоновцы любили подчеркнуть, что в своем решении они пошли против общественного мнения, очарованного баснями администрации, а значит, их выступление было принципиальным[1004]. Бентон считал эту историю доказательством зрелости законодательной власти, примером того, как «все правительственные департаменты могут ошибаться – но что подлинно консервативная власть в нашей стране исходит из народа, его суждения и разума, из постоянного обращения к его уму и патриотизму»[1005].

Виг Натан Сарджент, напротив, думал, что Панамская миссия мало интересовала простых избирателей, а значит, оппозиция в конгрессе была «целиком партийной» и южной, расистской по своему характеру[1006]. Согласно его свидетельству, Ван-Бюрен хвастался, что если бы правительство выступило бы против миссии, он устроил бы такой же бой в ее поддержку[1007]. Все мемуаристы были едины в одном: «Ни один другой вопрос в те дни не вызывал более горячей и несдержанной дискуссии, больше трений между Президентом и Сенатом, чем предлагавшаяся миссия на конгресс американских государств в Панаме; и ни один жаркий вопрос не остывал целиком столь внезапно»[1008].