Сшитое сердце

Она не заметила людей, обедавших в парке по ту сторону птичника.

В этом саду был человек, которого терзали сомнения, он впервые сидел за одним столом с вельможами и ел молча, стараясь своей сдержанностью и хорошими манерами заставить позабыть об убожестве своей паствы.

Восхитившись чудесным голосом, долетавшим, казалось, из птичьего вольера, все стали искать его источник.

Анхелу привели к большому столу, уставленному изысканными яствами, хрусталем и фарфором. Кто она такая? Что она здесь делает? Кто позволил ей войти сюда без спроса? Чтобы ее простили, она должна им спеть.

Анхела, сбитая с толку противоречием между веселыми лицами и суровыми упреками, не стала упираться. Она повиновалась, глядя на человека напротив – единственного, кто не произнес ни слова. Смутившись, он опустил голову и уставился в свою тарелку, сплошь разрисованную птицами. Но юная певица с некрасивым лицом тоже была там, среди тщательно обглоданных куриных косточек, она была там и пела о любви-тюремщице.

Гости в восхищении аплодировали. А одна пьяная женщина внезапно возмутилась, что так много маленьких созданий томится в неволе, и пожелала немедленно открыть вольер и выпустить птиц. Хозяин дома, элегантный старик в белом костюме, остановил причудницу, когда ее ботинки уже ковыляли среди куртин, и мягко увел в аллею. За этим последовал долгий спор между пьяными за столом – спор о пользе пленения, в котором человек, все еще смотревший в свою тарелку, участия не принимал.

Ворона положила конец спору, усевшись на плечо Анхелы, и всем захотелось потрогать птицу. Седовласый хозяин, большой любитель пернатых, рад был добавить новый экземпляр к своему собранию и предложил моей сестре на него работать, заниматься этим вольером и его обитателями, крылатым и музыкальным народцем.

У нее спросили, в каком квартале она живет, а когда она ответила, все повернулись к человеку, молча уткнувшемуся в тарелку. Неужели она впервые видит отца Андре? Он служитель Божий и большой музыкант. Служит как раз там, в Нотр-Дам д’А., в квартале, где так много испанских эмигрантов, голодранцев, которые толпой заявились сюда с того берега Средиземного моря, там им было не выжить. Анхела сказала, что не узнала его. Какое лицемерие! Можно ли не узнать такого красавца? – воскликнула пьяная дама и расхохоталась.

М. Д. продолжил:

– Так, значит, вы не поете в церкви? Как немилосердно приберегать подобный голос только для себя и не делиться им с Богом и людьми! Его тембр так чудесно сочетался бы со звуками органа… Вы знаете церковные гимны? Неважно, отец Андре вас научит. В ближайшее же воскресенье мы все придем вас послушать.

Анхела ушла радостная, она не обратила внимания на то, что о ней говорили. А ведь дама в ботинках не стеснялась описывать уродство юной посетительницы, ее грузную коренастую фигуру, ее оскал, ее грубые черты, ее огромные неподвижные глаза.

– Вы не находите, что она смахивает на курицу? Кто бы мог подумать, что Господь спрячет такую красоту в горле подобной женщины? Словно жемчужину в скучной устрице!

– Ты преувеличиваешь, – возразил ей М. Д. – Она не уродливая. Всего лишь заурядная.

– Нет, она безобразная, а Господь любит пошутить, только и всего! Ему нравится удивлять публику! Так ведь? – продолжала захмелевшая дама, обращаясь к священнику. – Обречь на безбрачие такого человека, как вы! Какая расточительность! Разве Господь не чертовски порочен?

– Да замолчи же, пока мой юный гость не сбежал из-за тебя! – оборвал ее хозяин дома.

Вот так Анхела снова стала петь. И ничего серьезного, ничего мрачного вроде бы и не слышалось в ее голосе. Город не загорелся.

Начиналась новая жизнь. Она каждый день будет работать в вольере М. Д., заботиться о его обитателях, отвечать на птичьи трели и, раз ее об этом попросили, петь и в церкви тоже, для людей, как она некогда делала в Сантавеле, в оливковой роще Эредиа, где на ее голос откликались palmas flamencas.

Назавтра она окунулась в прохладу маленькой церкви, чей неф со всех сторон весело пронизывали цветные лучи. Солнечный свет, пропущенный сквозь витражи, окрашивался в яркие игривые тона, и никакой торжественности в этом месте не было. Церковь оказалась более теплой, чем ее священник. Хотя Анхела уже бывала здесь с тех пор, как прибыла в эти края, ей показалось, что она входит сюда впервые.

Хор репетировал “Аве Мария”. Не прерывая его, отец Андре знаком подозвал мою сестру. К сожалению, у него была музыкальная душа, и он сам дирижировал своим хором. Он посвящал ему немало времени. Когда настала тишина, он представил хористам Анхелу, которую все они знали хотя бы по имени, потом попросил ее что-нибудь спеть, чтобы все смогли услышать, как звучит ее голос в храме, услышать его тембр. Что угодно, лишь бы оно не было святотатственным.

Звонкий высокий голос вонзился в их плоть.

Отец Андре, блуждая взглядом по плиткам пола, слышал, как в горле Анхелы вибрирует шип, он слышал эту боль. Эту великолепную боль!