СССР: страна, созданная пропагандой

Патриотизм естественным образом поднимает наверх успехи, пряча не всегда приятные характеристики, которые c ними связаны. Так, например, на стороне успеха создания атомной бомбы был И. Курчатов, но не было тех, кто сделал львиную долю этой работы совсем другими методами. Под ними мы имеем в виду научно-техническую разведку, о чем заговорили на десятилетия позднее: «Удостоенные звания Героев России в 1996 году советские „атомные” разведчики В. Б. Барковский, Л. Р. Квасников, А. С. Феклисов, А. А. Яцков, а также Морис и Леонтина Коэны работали со своими агентами c 1943 по 1950 год. Результаты их работы помогли советским ученым избежать ошибок в поисках правильных путей в работе, сократить время создания собственного ядерного оружия на 5–8 лет, а также сэкономить огромные материальные ресурсы. В нашей стране эти сведения долгое время оставались строго охраняемым секретом. И только 8 декабря 1992 года в газете „Известия” академик Ю. Б. Харитон открыто признал: „Первый советский атомный заряд изготовлен по американскому образцу c помощью подробных сведений, полученных от Клауса Фукса и других агентов”» [18].

И все равно движение вперед было существенным. СССР – это как бы конструирование страны, при котором были правильные и неправильные решения, а некоторые вообще смертельно опасные. И поскольку на идеологию никто особо не покушался, диссиденты концентрировались на этике, невыполнении советских законах, то квазиидеологией уже в брежневский период стали литература, кино, искусство, где выискивались намеки и следовали наказания. Но наказание высылки за границу или, наоборот, запрета на поездки не идет ни в какое сравнение c тюремными сроками сталинского времени.

Сегодня в устах Ф. Бобкова, например, все это выглядит достаточно мило, но система действительно держалась на жесткости. Вот для примера изложение интервью Бобкова на телеканале «Дождь»: «Разговоры об эмиграции Бродского и Солженицына, ссылка Сахарова, богатая тюремная история советской литературы. Те вещи, которые считаются общеизвестными, в устах Бобкова превращались в результат закона сохранения энергии: Бродский сам уехал (был бы талантливым поэтом – ужился бы и в СССР), Сахарова не сослали, а спасли от прозябания в американском посольстве – там к тому времени уже сидели несколько человек „помельче”. Солженицын, наконец, дрянь, а не писатель, хорошо, что уехал. С остальными-то „сидели, говорили, хорошо было”. С Сахаровым тем же – много „болтали о том, о сем”. Во всех острых вопросах Бобков уходил в отказ, мол, давно это было, а в остальном придерживался партийной линии. Вот, у Владимира Путина есть „линия, которую стоит поддерживать”. Отказывая в таланте Бродскому и Солженицыну, Бобков немного напрягся – трость ритмично застучала по столу, – а потом неожиданно расслабился и начал рассказывать, какие хорошие у него были отношения c Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской (до их эмиграции, разумеется, потом уже начались трудности). Даже улыбнулся – только маятник продолжил отчетливо отбивать невидимые секунды» [19].

С точки зрения Ф. Бобкова совершенно естественно представлять себя спасителем отечества, так что в этом нет ничего удивительного. Но на него, несомненно, по-другому посмотрят диссиденты, начиная, например, c С. Глузмана. Но и, по сути, именно КГБ удерживало СССР от развала, когда же пришла иная команда, система рухнула. Гипотетически можно себе представить, что подталкиваемая экономическими причинами, как страны, так и меркантильными интересами многих руководителей, желавших получить в свои руки и своих детей то, чем руководили, система могла рухнуть раньше. Но судя по сегодняшним результатам, особых различий бы не было. Власть и деньги все равно перехватили бы те, кто и так стоял рядом c ними, только управляя более скрытно и без права на перекачку государственной собственности в личную.

В области литературы, кино и искусства, а также науки, Советский Союз, несмотря на сложности, все равно показывал хорошие результаты. И, возможно, из-за этих результатов КГБ не столько боролось c известным лицами в этой сфере, сколько пыталось перетащить их временно (в конкретных текстах, постановках, фильмах) на свою сторону. И это было определенным приемом выпускания пара, позволявшим системе выглядеть не только плохой, но иногда и вполне приличной в глазах и своего населения и Запада. Так что в стране все время существовало два взгляда на все: «свой» и «чужой».

Такой разрешенности не было в сталинское время, когда все мечты и надежды должны были быть одинаковыми. Все должны были строить коллективное счастье, личное счастье при этом оставалось факультативным. Хотя несемейному человеку было трудно поехать даже в соцстрану, а парткомы разбирались только в разводах.