Стадия серых карликов

Эдда подумала, что «пэтэушник» шутит, ответила игриво, что машиной, на ней можно и в Москву, и что для него на хозяин оставил сувенир. Она не удержалась и провела ладошкой по щеке Аэроплана Леонидовича, когда отправлялась за сувениром — черным дипломатом с цифровым замком. Эдда подавала ему так, словно отправляла на работу супруга, и вновь прижалась к нему, обняла и стала допытываться, приедет или не приедет «папочка». Он вспомнил, что вранье женщине не считается враньем, и заверил Эдду, что «папочка» непременно приедет.

Машина действительно ожидала его и, рывком открыв дверцу, он плюхнулся на заднее сиденье и сказал: «В Москву!», а потом поздоровался с водителем. С опаской покосился на окна — одна из занавесок зашевелилась, из-за нее показалась Эдда и стала осыпать рядового генералиссимуса воздушными поцелуями. Разумеется, он в этот момент был уже занят важными мыслями и на водопад любви и преданности со стороны Эдды не обратил внимания, как и на то, что в окне уже была Сталина Иосифовна.

Солнце стояло еще высоко, и домой товарищ Около-Бричко рассчитывал попасть если не засветло, то, во всяком случае, не поздно. Машина мчалась мимо ярко-зеленых хлебных полей, серых, затаившихся деревень на косогорах, почерневших, обожженных безбожным временем остовов церквей, на чьих крышах шумел листвой березняк. Но герой героев не чувствовал ни грусти, ни сожаления, ничем не отзывались в его радикально-прогрессивном внутреннем устройстве ни красота, ни уродство. Ему давно все было ясно и понятно, никакие сомнения не отравляли его сугубо творческую жизнь. Запущенная деревня? Снести как неперспективную. Построить агрогород. Концентрация и специализация. Вперед, ура…

Вышколенный водитель молча вел машину. За всю дорогу он только раз обратился к пассажиру: когда подъезжали к Шарашенску, сообщил, что товарищ Грыбовик просил позвонить ему, если товарищ академик науки сразу поедет в Москву. В машине был радиотелефон, и водитель молча протянул трубку.

— С большим удовольствием я проводил бы тебя. Да у нас Ширепшенкин таких дров наломал. Разворотил все теплицы в уезде, прямо с огурцами и помидорами, заодно и три колхозно-совхозных снесли с лица земли. Заставь дурака Богу молиться, так он и советскую власть пришибет. Приходится разбираться, да! Кристина Элитовна поклон шлет, приглашает в гости. Дипломат свой не забыл, а?.. Бывай… Я позвоню… Ну!

Связь прекратилась, водитель протянул руку за трубкой, аккуратно вставил ее в гнездо, и Аэроплан Леонидович догадался, что он чудесным образом перенесся на родную лестничную площадку, втиснувшись в толпу старух в черных одеждах. Площадка у них была просторная, на всю длину дома, в одну сторону от лифта четыре квартиры, в другую — столько же. И все это пространство было запружено старухами, которые, как он догадался, пришли почтить усопшего соседа.

И вдруг черное это сонмище повалилось на колени, к рядовому генералиссимусу потянулись со всех сторон длани. В ногах у него замельтешили самые проворные и юркие, лобызали ему туфли, прикладывались слюнявыми ртами к рукам.

— Чудо! Чудо! Чудо!.. Я видела — он с потолка сверзился!.. Не сверзился, что ты наговариваешь, нехристь, а снизошел, явился народу… Явление! Явление!.. Святой, святой!.. Воскрес наш великомученик… Благослови, благослови, благослови!..

Черный ковер из старух неумолимо требовал, но он не знал, как это делать, поскольку никогда не был ни в церкви, ни в мечети, ни в синагоге. К тому же, он не сразу принял это в свой адрес, так как ему окончательно не верилось, что человечество уже осознало все заблуждения на его счет. Но ему поклонялись, ему молились. Что ж, подумал он, так и должно быть, и вспомнил благословение, которым вдохновлял американцев возле инвалидского гаража:

— Тралла-балла, бахали-трахали, вахили-бахили — энтээр!

Благословляя жаждущих, он твердо придерживался направления к своей квартире. И надо же было такому случиться, что одно слово досталось (а он их раздавал поштучно, как и американцам) не той, кому надо бы, а стойкой, с огромным стажем старой девушке, которая возмутилась, вскочила вдруг с колен.

— Бес! Бес! — показывала на него перстом и сразу стала похожа на боярыню Морозову: сухие, беспощадно раздутые ноздри, безумные глаза в страдальческих фиолетовых глазницах. — Вижу огнь и блеск в очах бесовский! Крестом его, крестом осеняй, народ православный! Крестом его, поганого!

Черный ковер вспух, Аэроплан Леонидович практически утонул в нем, и если бы не Варварек, вступившаяся за него и объяснившая разъяренным матронам, что это сосед, товарищ Около-Бричко, что никакой он не бес, то наш роман на этом бы и закончился. Но пока соседка объяснялась с возмущенными ветеранками, ему удалось проникнуть в свою квартиру и ввести в действие все запоры. Догадавшись, что он наблюдает за ними в глазок, старухи, не до конца доверяя заступнице, истово осеняли крестом дверь, а потом, искрестив весь дерматин обивки мелом, успокоились, но площадку не освободили.