Стадион

В приемной генерала ждал невысокий кругленький человечек в таком пестром клетчатом костюме, что каждый безошибочно узнавал в нем американца. Увидев его, Арвид Стенли недовольно поморщился. Появление вызванного им самим Артура Шиллинга напомнило ему о деле, о котором он предпочитал не думать.

— Садитесь, Шиллинг, — сказал Стенли, кладя ноги на стол. — Вы знаете, зачем я вас вызвал?

— Догадываюсь.

— Ну, вряд ли, — усомнился Стенли.

— Вас беспокоят международные студенческие соревнования, — уверенно сказал Шиллинг. — Какое решение приняло командование?

— Мы вынуждены принять участие в этих соревнованиях, черт бы их побрал, иначе они состоятся без нас, и создастся впечатление, будто мы просто испугались. Но раз уж мы примем участие, то необходимо выйти победителями. Берите каких угодно спортсменов, какие угодно команды и просто задавите всех недостижимостью наших рекордов. Победа должна быть одержана любой ценой. Вы меня поняли, Шиллинг?

— Даже ценой поломанных рук и ног?

— Это мелочи.

— Но есть виды спорта, где такие способы неприемлемы.

— Придумайте новые.

— За баскетбол я ручаюсь, за бокс тоже, а в остальном не уверен.

— Вы хотите сказать, что наши спортсмены не лучшие в мире? Стыдитесь, Шиллинг! Я, кажется, зря вас вызвал.

— Соревнование есть соревнование.

— Бот и думайте, как выиграть его наверняка.

— Хорошо, — сказал Шиллинг, — но мне понадобится много денег.

— Деньги найдутся.

В то время, когда происходил этот разговор, метр Шартен ехал в такси от стадиона «Олимпия» вдоль оси Восток–Запад по широкой улице, которая делит Берлин пополам и в разных местах называется по–разному. Шартен приближался к тому месту, где когда–то был Тиргартен, самый красивый и густой из парков Берлина, расположенный возле рейхстага. Тиргартеном он назывался потому, что среди деревьев здесь когда–то стояли превосходные скульптурные изображения зверей. Во время войны осколки американских бомб начисто срезали деревья, и из зверей уцелел только один олень с отбитым рогом и надломленным хвостом.

Шартен бывал тут и раньше: ему стало жаль чудесный парк. Он отпустил машину и подошел к памятнику советским солдатам и офицерам, которые погибли при взятии Берлина. Могучая фигура красноармейца с вытянутой рукой поразила его. Шартен не раз проезжал тут на машине, но вблизи видел памятник впервые.

Возле колонны виднелась маленькая, по сравнению с памятником, фигура часового. День и ночь несла тут Советская Армия почетную вахту. Днем и ночью стоит у колонны солдат, оберегая честь и славу своих погибших друзей.

Шартен прошел дальше, увидел возле Бранденбургских ворот предупреждение о том, что он покидает английский сектор, и почувствовал, что делает это без всякого сожаления. Он долго шел по. Унтер–ден–Линден, затем мимо дворцов по мостам через Шпрее и каналы, все дальше и дальше углубляясь на восток. Многолюдный, шумный Александерплатц закружил, увлек его своей оживленной суетой. Тут шло строительство, тут торговали, тут что–то планировали: давно уже не приходилось видеть Шартену такого бурного оживления в этом большом городе. Он насилу вырвался из этой суеты и пошел вдоль аллеи, часто сворачивая в боковые улицы, разглядывая людей и дома. Он уже знал, что в восточном секторе нет безработных, но убедиться в этом еще раз было приятно и в то же время больно. Приятно за людей, которые навсегда избавились от страха безработицы, больно за Париж, где такое множество лиц тщетно ищет работы.

До него донесся грохот больших машин, и скоро он очутился на Мартианштрассе. Перед его глазами развернулась панорама огромного строительства.

«Здесь строится стадион Мира! Мы строим его для международных студенческих соревнований! Да здравствует мир во всем мире!» — кричали плакаты.

Тут трудились тысячи людей, и это походило на огромный, поглощенный работой, муравейник. Экскаваторы и скреперы помогали людям подымать огромные массы земли, и глаз Шартена уже различал очертания чаши стадиона.

На Мартианштрассе вышла колонна юношей и девушек — их было не менее трехсот. В воздухе реял плакат:

«УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ ГУМБОЛЬДТА ИДЕТ СТРОИТЬ СТАДИОН МИРА».

Шартен глядел на веселые лица студентов, а в голове его все еще звучал мотив военного марша, так похожего на «Хорст Вессель», и бухали, бухали, бухали тяжелые кованые сапоги.

Студенты прошли с песней и водрузили свой плакат среди десятка подобных надписей. К ним подошел какой–то человек, вероятно инженер, отдал распоряжения, колонна рассыпалась, и через минуту молодежь уже взялась за работу.

А Шартен все думал о виденном утром параде, и три тысячи обреченных солдат показались ему жалкими и слабыми по сравнению с силой, которая бушевала на этом строительстве.

В ушах все чаще звучал марш, топотали сапоги, и невозможно было избавиться от этих воспоминаний. Желая получше разглядеть строительство, Шартен подошел ближе и, стоя возле будущей трибуны, смотрел на работу могучего экскаватора.