Стадион

— Но перед вами, если вы решитесь взяться за это дело, — продолжал Максимов, — будут целые горы работы, и представить себе высоту этих гор вы сейчас не можете. Это упорный труд, регулярные занятия три–четыре раза в неделю, это строгий режим, это колоссальное напряжение воли, и не каждый его может выдержать. Мне кажется, вы выдержите. И хоть это работа трудная и долгая, она себя оправдает. А главное, она озарена для каждого из нас чудесным светом, высоким сознанием, что это труд на благо и во славу родины. Еще раз повторяю, это тяжелая и сложная, упорная, а иногда и неприятная работа, и начинать ее, не чувствуя полной решимости добиться своего, не стоит. Я не тороплю вас с ответом, — подумайте.

— Николай Дмитриевич, — почти шепотом сказала Ирина, — я даже не знаю, что сказать! Нет, знаю. Мы в Донбассе уже с давних пор выучены не бояться работы.

И в тот же самый час этого дня, далеко от Киева, в Берлине, Эрика Штальберг медленно, словно ленясь переставлять ноги, спустилась вниз по лестнице, вышла на тротуар, поглядела направо и налево вдоль однообразно–серой, но все же такой родной Кайзердамм. Стояла чудесная пора, когда дни становятся короче, а лето все не хочет отступать под натиском прохладного осеннего ветра, и солнце еще ярко светит и пригревает. В эту пору сумерки залегают на узких берлинских улицах, заполненных шумной толпой еще по–летнему одетых прохожих, тихие вечера становятся удивительно долгими и словно не хотят или бояться перейти в черную звездную ночь.

Завтра Эрика Штальберг уже не увидит такого берлинского вечера, не сможет пройтись по нагретому асфальту Кайзердамм, не пойдет на Олимпийский стадион или в крохотное кино, приютившееся в соседнем доме; когда–то она ласково и чуть презрительно окрестила это кино «блошиным ящичком», — дорого бы она дала, чтобы увидеть этот «ящичек» завтра!

Эрика вышла из дому без всякой цели. Просто захотелось в последний вечер попрощаться с местами, где прожито столько хороших дней, с которыми связано столько чудесных'воспоминаний. Подруг сегодня видеть не хотелось — они придут завтра, перед отъездом на аэродром, выпьют на прощанье по бокалу шипучего вина, которое гордо зовется «немецким шампанским», но не имеет с шампанским ничего общего, а потом тяжелый самолет подхватит Эрику и перевезет в Париж, а там другой, американский самолет перебросит ее за океан, в далекий, незнакомый и чужой Нью–Йорк. На аэродроме ее встретит мистер Артур Шиллинг, и начнется новая, совсем непохожая на прежнюю и, наверное, нелегкая жизнь.

Никто из ее родных и знакомых не понимал, почему ей так не хочется ехать в Америку. Подружки даже визжали от восторга, обсуждая открывшиеся перед Эрикой перспективы: ведь она поедет в Америку, станет знаменитой спортсменкой, а там уже прямой путь в голливудские кинозвезды… Тогда ей предоставятся все возможности выйти замуж за миллионера, у нее будет собственная двенадцатицилиндровая машина и белая яхта на Караибском море, она станет ездить на модные курорты и вообще жить настоящей жизнью…

Подружки изнемогали от восхищения и зависти. Ведь что за жизнь здесь, в побежденном Берлине, где каждый американский солдат кажется сказочным принцем!

Они болтали без умолку и смеялись, эти славные девушки, подруги юности Эрики Штальберг, но каждая в душе знала, что не будет ни миллионеров, ни автомобилей, ни белых яхт, что жизнь гораздо суровее и жестче, чем кажется, и в Америке она не лучше, чем в Бонне, Париже или Западном Берлине. И все–таки в каждой жила тайная надежда на счастливый случай, о которых так много рассказывают американские фильмы и карманные книжечки в ярких, блестящих обложках.

Подруги весело щебетали, а Эрике в ответ на все эти наивные мечты хотелось крикнуть:

«Я согласна отдать все на свете — все автомобили, яхты, славу и Голливуд — за мой родной Берлин, за мрачный Кайзердамм, за глубокую, похожую на лисью нору, шахту метро, которое может так быстро перенести туда, в восточный сектор, на стадион, где рано или поздно появится Тибор Сабо!»

С отъездом обрывалась последняя ниточка надежды, связывавшая девушку с Тибором. Он приедет в Берлин, бросится искать ее, а она будет далеко, за Атлантиде-; ским океаном, и не услышит его голоса, никогда в жизни больше не увидит любимого. А если они и встретятся, то не скоро — когда кончится срок контракта и она вернется домой. Ей будет тогда тридцать лет, страшно подумать — тридцать! — и никто, даже самая лучшая гадалка, не сможет сказать, что случится с нею и Тибором за эти долгие годы. Не надо обманывать себя, это конец счастью, и, только поверив в чудо, можно утешать себя надеждой на встречу с Тибором.