Стадион

— Для того, чтобы иметь возможность ее увидеть. Неужели ты думаешь, что Шиллинг так и будет держать ее в Америке? Вздор! Он ее отпустит! Недаром в этой заметке сказано, что она поступила в колледж. Раз он сделал ее студенткой, значит, хочет, чтобы она добывала американцам победу на международных студенческих играх… Вот тут для тебя открываются большие возможности, понятно?

— Понятно.

Тибору Сабо показалось, что на затянутом непроглядными тучами горизонте замерцала звездочка надежды.

— Да, я все понял! — воскликнул он. — И если мы еще раз увидимся, то она больше не поедет в Америку, ручаюсь вам!

Лицо его застыло и стало странно неподвижным, как маска. Смотреть на это окаменевшее лицо было жутко.

— Идите гуляйте, — сказал Тибор. — Мне хочется побыть одному.

— Я не очень поздно вернусь, — сказала на прощанье Илона, хотя никто не спрашивал ее об этом.

Дверь за ними закрылась. Тибор слышал голоса Шандора и сестры, разговаривающих с отцом и матерью. Потом с лестницы донеслись быстрые веселые шаги, и все стихло. Счастливые! Сейчас они, взявшись за руки, пойдут по улицам осеннего Будапешта, быть может, поедут на остров Маргит и будут думать только друг о друге, о своей любви, а про Эрику Штальберг даже не вспомнят. Ну, пусть гуляют, пусть радуются своему счастью! Тибор не станет им мешать. Перед ним теперь только один путь к. счастью — к встрече с Эрикой, и этот путь он пройдет до конца, во что бы то ни стало. С завтрашнего дня он начнет тренировки и будет работать до тех пор, пока не сможет сделать прыжок в высоту не меньше чем на два метра. Это результат высокого международного класса. О таком рекорде станет известно повсюду, и тогда он увидит Эрику Штальберг и увезет ее к себе навсегда.

Тибор подошел к окну, распахнул его, лег грудью на подоконник и засмотрелся на вечерний Будапешт. Осенью темнеет рано, но фонари еще не зажгли, и отсюда, с шестого этажа, были хорошо видны глубокие улицы, вереницы машин, серебряная, словно выкованная из холодной стали, дуга Дуная.

Мать, войдя в комнату, позвала Тибор а ужинать. Он поблагодарил, но не двинулся с места. Минута бежала за минутой, прошел час, а Тибор все еще лежал на подоконнике, задумчиво глядя вниз, на засветившиеся фонари, на поредевший поток пешеходов, на затихавшие улицы и редкие машины, пробегавшие по асфальту. Время шло быстро и незаметно. Улицы почти опустели. Над Будапештом опустилась ночь, с Дуная потянуло холодком. Взошла неполная луна и, словно прибитая каким–то невидимым бутафором, застыла на небе, тускло освещая огромный город.

«В Америке сейчас, должно быть, наступило утро, — подумал Тибор, — и на каком–то неведомом стадионе Эрика Штальберг вышла на тренировку». Лицо девушки вырисовывалось перед ним в ночной полутьме так ясно, что хотелось окликнуть, позвать ее…

Внизу стукнула дверь — это идет Илона, счастливая, радостная, Должно быть, уже очень поздно. Сколько может быть времени?

Разумеется, не к чему лежать на подоконнике всю ночь. Надо раздеться и лечь в постель.

Тибор отошел от окна, зажег настольную лампу, взглянул на портрет Эрики, вырезанный из иллюстрированного журнала, и подумал, что он сейчас же напишет ей письмо, и она его непременно получит и тоже будет ждать встречи. Они увидятся, иначе и быть не может.

Тибор торопливо сел за стол и стал писать. Разумеет ся, ни о каких упреках не могло быть и речи. Он знал, что Эрика поехала не по своей воле. Он писал какие–то обычные слова, но в каждом чувствовался крик: «Люблю, люблю, люблю и хочу тебя видеть, жить без тебя не могу! Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы попасть на студенческие игры, мы встретимся, мы непременно встретимся…»

Поздний осенний рассвет застал Тибора Сабо за столом. Он спал, положив голову на руки, и, вероятно, ему снилась Эрика, ибо на лице его была счастливая и взволнованная улыбка.

Глава тринадцатая

Будущие журналисты пробуют свои силы. Каждый выбрал себе тему, а руководитель кружка, журналист Кащук, помог разработать планы и рассказал, как собирать материал для очерка.

Тема Нины Сокол могла увлечь даже самого опытного журналиста. Первый очерк должен был называться «Новый Крещатик». Многое можно было рассказать о главной улице столицы Советской Украины, еще недавно совершенно разрушенной гитлеровцами, а ныне уже почти восстановленной.