Стаи. Книга 3. Столкновение миров

— Плотину самого верхнего и самого крупного, Шишкинского водохранилища, разрушим ударом авиации. Бомбардировщик пустит ракету Х-22 с ядерной боевой частью прямо в толщу воды, точно под основание гидроэлектростанции со стороны водохранилища. Взрыв отрегулируем на мощность в восемь килотонн, сооружение получит чудовищный гидравлический удар, и рухнет целиком и сразу.

Анна Сергеевна заметно побледнела. Только рукотворного радиоактивного моря не хватало! Но генералитет стоял на своём:

— У нас нет ракет с боевыми частями, снаряжёнными обычной, но мощной взрывчаткой, чтобы расколоть такое грандиозное сооружение.

Возразить тут было нечего и некому. Один из самых крупных рукотворных водоёмов не только Северного континента, но и планеты вообще! Не могут колоссальные массы воды опираться на конструкцию из спичек, и людям в прошлом пришлось перегородить межгорье титанической дамбой, собравшей целое пресное море.

— Мощности «22-ой» хватит с головой. По остальным дамбам даже особо и стрелять не придётся — массы воды вызовут такое напряжение в конструкции, что достаточно будет небольшого толчка. Мы их только немного расшатаем обычными боеприпасами, и только.

— Эвакуация из части районов затопления ещё не завершилась, — напомнил один военный, — на текущий момент это почти три тысячи человек. Что с ними будет?

Элан не хотел отвечать, не ему принимать решения, но они выдвинули идею, согласовав её, естественно, с маршалом. Жуков производил впечатление волевого и жёсткого человека, способного принимать в трудные минуты очень непростые решения. Вот и сейчас, кицунэ, бойцовской рыбке и киборгу даже рты открывать не пришлось.

— Сообщить им всеми средствами связи о предстоящей затоплении. Пусть срочно эвакуируются на Валдайскую возвышенность.

Возвышенность. Двадцать метров известняка над царством рек и озёр, и призрачная надежда, что множество людей сумеют опередить девятый вал рукотворного цунами. Кто-то не преминул напомнить об этом:

— А вы уверены, Геннадий Алексеевич, что жители деревень успеют эвакуироваться?

— Нет, не уверен, — не моргнув глазом, ответил маршал, — но выхода нет, или три тысячи жертв максимум, или тысяч пятьдесят минимум.

Офицер оперировал ориентировочной численностью группировки врага, и исходил из того, что каждая тварь вполне может пообедать одним человеком, и утащить в гнездо второго, внеся страшную лепту в продолжение рода. Но не всех такое объяснение устроило, и последовал возглас с места:

— Вам хорошо говорить, вы ведь тут, во дворце, а не там!!!

Жуков побагровел от вспыхнувшей злости, но каким-то образом сумел побороть гнев, и сурово заметил:

— Оба моих сына в Московии. Первая дивизия народного ополчения, третий полк. Они никуда не собираются эвакуироваться, и уж тем более, прятаться за моим именем.

Повисла неловкая пауза, в которой у людей была прекрасная возможность задуматься над собственным местом в кровавом кошмаре разразившегося кризиса. Кто ты, что ты можешь? Через что предстоит переступить на этом страшном пути, и кого оставить за спиной? Что за цену заплатит каждый из собравшихся, что готов отдать, чем пожертвовать ради всех и каждого? Сколько крови своей и чужой придётся пролить на алтарь победы?

Лесавесима, явно прочитав мысли десятков собравшихся в императорском дворце, по лицам солдат, что разделили с ней тесный для столь большого существа отсек боевой машины, поняв, что за сомнения и порывы охватили странные человеческие души, сказала:

— Хватит склок! Мы все — разумные взрослые люди, и каждый выберет себе ношу по силам.

И снова люди не стали спорить с легендарной сириной, слишком многое она сама отдала ради тех, кто долгие годы был рядом. И даже в борьбе ради совершенно незнакомых людей серая молния никогда не задавалась вопросами типа зачем, и ради чего, ибо знала ответ. Ради себя самой, для того, чтобы однажды уйти из этого мира со спокойной душой, не вымазавшейся в грязи самоуспокоения и сделок с совестью…

* * *

Иногда он задумывался, где же всё-таки в бою проходит граница между нормальными человеческими эмоциями и механическими действиями, превращающими живое существо в биологический придаток сложных систем воздушного корабля? Часто командир экипажа ловил себя на мыслях, что переступает эту границу.

Может, так и нужно? Вдруг просто разум, стараясь отгородиться от ужаса войны, от переживаний и сомнений, ставит какой-то блок на пути чувств? Может, просто это такая борьба с перегрузкой, которая в любом случае будет терзать тебя в каждом боевом вылете? Способ не накапливать усталость в душе, которая, в конце концов, выжжет всё внутри, оставив равнодушную ко всему окружающему пустую биологическую оболочку отсчитывать те самые среднестатистические вылеты, что отпускает судьба пилоту до роковой встречи с вражеской ракетой или истребителем?

Или это что-то твоё, спокойное и даже безразличное изначально к чужой жизни? Может и так…