Стая

– Ты – основная причина. Знаешь, в следующем году мне придется уехать. Я здесь только до лета.

Шон оставляет поцелуй на подушечке моего пальца.

– Проведем время с пользой.

– Говоришь не слишком уверенно.

– Ни в чем нельзя быть уверенным.

– О господи, не начинай опять.

– Это правда.

– Ты всегда говоришь со мной загадками. Я не идиотка, Шон. Ты уклончиво пытаешься мне что-то сказать с самой первой встречи. Что за огромный секрет, черт возьми, ты скрываешь?

Он наклоняется, его улыбка сияет в тусклом свете.

– Ты и есть тот секрет.

– Ах так? – Я тянусь к косяку. – Отдай мне это. Господи, травка мне понадобится, если опять придется слушать твой бред.

– Ты его любишь.

– Сокрушительная правда и жизненная позиция с точки зрения Альфреда Шона Робертса. – Я немного затягиваюсь и возвращаю косяк ему.

– Знания – сила, детка. Самое сильное оружие на свете. – Он затягивается. – Знаешь, почему они запретили травку?

– Без понятия.

Шон ложится набок, и кончик самокрутки ярко горит в ночи, когда он делает еще одну затяжку.

– Потому что тогда власть имущие не понимали, как отрегулировать производство марихуаны и как обложить ее налогом. Для этого они развели пропаганду о смертельном влиянии травки. Посмотри при случае «Косяковое безумие» и увидишь, как далеко они зашли. А люди поверили, потому что им приказали верить.

Шон наклоняется и раздвигает мне губы языком. Он выдыхает в рот струю дыма, с силой раздувая мне щеки. Смеясь, мы отодвигаемся друг от друга, и я сплевываю и откашливаюсь, шлепая его по груди.

– «Косяковое безумие»?

– Далее по тексту. – Шон таращит глаза. – «Марихуана – испепеляющий сорняк, корнями произрастающий из ада!» – Я хихикаю, а он наклоняется и начинает медленно расстегивать на мне рубашку. – Куря убивающие душу косяки, – медленно произносит Шон, сдвигая ткань, чтобы обнажить мою плоть, и проводит костяшками пальцев по коже. – Они обретают минутное удовольствие, – тихо шепчет он и опускает голову, чтобы поцеловать мою грудь.

Я зачарованно запускаю пальцы ему в волосы, а Шон сжимает мои бока.

– Но за ужасную цену! – Я подпрыгиваю от его зычного возгласа, а потом начинаю смеяться, когда он еще сильнее впивается в меня пальцами. Я отбиваюсь от Шона, который выкрикивает лозунги голосом проповедника, и хохочу во все горло.

– Разврат! Насилие! Убийство! Суицид!

Шон продолжает меня щекотать, а я извиваюсь, пытаясь вырваться.

– Прекрати, Шон, я сейчас описаюсь.

Он замирает и наклоняется ближе, беспорядочно бегая глазами туда-сюда.

– И неизбежный финал зависимого от марихуаны человека… – Он поднимает палец, словно говоря «вот, подожди», – неизлечимое помешательство.

– Ты шутишь, да? Насилие, убийство, суицид?

– И не забудь про разврат. И нет, я не шучу. Сама посуди. – Шон проводит пальцами по моим волосам. – Тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Полнейшая лажа, которую народ принял за чистую монету. Алчные ублюдки не смогли понять, как облагать травку налогом и контролировать сбыт, и потому объявили ее вне закона. Сейчас, спустя много лет, с помощью марихуаны они снимают боль, купируют судороги, лечат неизлечимые болезни только одним растением без тетрагидроканнабинола. А воздействие на умственную деятельность может оказаться таким же целебным, как прием одной более вредной таблетки. Можешь вообразить, что бы с нами стало, какого результата мы бы достигли с тридцать восьмого года, если бы эти сволочи не ополчились против растения? Наоборот, нас учили, что марихуана вредна, потому что кто-то просто так решил и вложил это в наши головы, а законопослушные люди смирились и сами стали читать нравоучения остальным по поводу ее вредности. И вот, спустя несколько десятилетий, травку легализуют, и она вдруг становится безопасной для лечебных целей? – Шон с отвращением качает головой. – Ты слышала когда-нибудь историю о парне, который так обкурился, что пошел и устроил резню?

– Нет.

– И я нет. И сомневаюсь, что остальные слышали, потому что вероятность этого ничтожна мала. Нужно с осторожностью прислушиваться к остальным.

– Ты революционер-одиночка. Есть в этой стране то, что тебе нравится?

– Природа, – выдыхает Шон, приподнимает мой лифчик и ведет теплой рукой по груди. – Горы и долины, – скользит ладонью по моему животу. – Океаны, что их окружают.

У меня голова идет кругом от его ласк, и я хмурюсь, когда Шон останавливается.

– Я хочу сказать, что задумка Америки великолепна, а вот исполнение не очень. Но наша страна еще молода. Надежда еще есть.

– Мне нравится, как ты болтаешь, – искренне признаюсь я. И это правда. Обожаю, что он бросает мне вызов, заставляет думать.

– И мне нравится, как ты болтаешь, детка. – Шон опускает голову и чмокает меня в губы.

Я беру косяк.

– Знаешь, из тебя получился бы великолепный политик. Но какая жалость, что ты пристрастился к испепеляющему сорняку, корнями произрастающему из ада.

Шон наклоняет голову, его глаза сияют в свете фонаря.

– Политик?

– Я отдам тебе свой голос.

– Твой голос. – Шон качает головой, раздумывая над моими словами. – Да, но я не хочу быть политиком.

– Почему?

– Я предпочел бы не оставаться в стороне.