Стая Тамерлана

А действительно: отчего бы не перекусить? А теперь: едет человек, а вывески не видит. И — все! Будто нет ее. И идут машины мимо, мимо, мимо.

Персонал сначала не особенно переживал из-за вынужденного безделья. Свободного времени стало больше, и люди собирались группками, болтали о том, о сем. Когда еще поговоришь? Но шли дни, ресторан не оживал. Возникло беспокойство: а вдруг сокращения? Кроме того, исподволь зрело чувство какой-то неопределенной вины, или нет — безысходности. Смена, работавшая в тот злополучный вечер, сплошь теперь состояла из свидетелей преступления — самосуда над группой местных ребят. Прочие смутно догадывались о чем-то. Хотя Портнов собрал работников после неудачной охоты за двумя сбежавшими «гладиаторами» и строго-настрого предупредил о соблюдении молчания, но какие-то словечки или даже, скорее, настроения просачивались, создавая в атмосфере давящий ореол страшной тайны. Все понимали — начнись расследование, и окажутся они между двух огней — или наказание за сокрытие улик, или неминуемая расправа со стороны хозяев. И еще беспокоило соседство ужасной стаи. Когда вдруг со стороны вольеров доносился взрыв хриплого лая, мало кто был способен удержаться от разряда пронизывающей тело дрожи. В коллективе скоплялась нервозность.

Все эти психологические сдвиги не распространялись на семерых бойцов, оставленных здесь Портновым. Крепкие ребята, евшие каждый минимум за двоих, не позволяли поварам и официантам окончательно дисквалифицироваться. Они играли на бильярде, напрягали работников «Свечи» разными глупыми просьбами, изредка выпивали. Если было настроение — поддерживали спортивную форму, бегая вокруг ресторана или потея на тренажерах в зале. Два раза в неделю им привозили баб, и тогда работы общепитовцам прибавлялось.

Еще здесь остались привезенные вместе с собаками-убийцами узбеки. Душевное состояние троих гостей с далекого юга едва ли было мажорным, а с другой стороны, никто не пытался в нем копаться. Собачий воспитатель Тамерлан и приданные ему — а куда их девать? — два раба жили здесь постоянно в выделенных им двух комнатах. Вернее Тамерлан в комнате, а двое отверженных в коморке под лестницей, где раньше хранились принадлежности для уборки помещений.

А между тем природа брала свое. Осень наплывала как неотвратимая эпидемия сонной болезни. Своим тяжелым языком она смахивала остатки листвы с деревьев, и лес вовсю страдал недугом гнездного облысения — островки елей выделялись густой темной зеленью на фоне пустых остовов берез и осин. А в ненастье ели казались черными пирамидами, окутанными колеблющейся паутиной ветвей и стволов. Временами с вершин деревьев доносились грубые возгласы колготящихся ворон. Все чаще по утрам трава серебрилась инеем, надолго потом оставаясь влажной, даже если не было дождя.

Стены леса, обступавшие «Свечу», представлялись недавним переселенцам чем-то чуждым и таящим опасность. Даже алабаи во время прогулок настороженно обнюхивали каждый кустик и часто фыркали, уловив какой-то незнакомый, а может быть и вредный им запах. Далеко в дебри они не стремились. Тамерлан выгуливал теперь всех оставшихся собак вместе. Без Шайтана, готового в любое время вцепиться в глотку любой твари, они сохраняли между собой перемирие. Не исключено, что пребывание в этой незнакомой вселенной понуждало овчарок сплотиться и забыть о былых обидах. Высвобождая накопившуюся в несвободе вольеров энергию, собаки носились кругами и устраивали между собой короткие бескровные потасовки. Их порыкивание, далеко разносящееся в сырой тишине, воспринималось окружающими живыми существами как неприкрытая угроза. Когда алабаи проветривались, а это происходило дважды в день — утром и вечером, работников «Свечи», как и гвардейского вида бычков, из помещений не смогла бы, пожалуй, выгнать сила, равная дюжине портновых. Охотничьи псы иной раз откликались на хищные звуки, но должной уверенности не было и в голосах ягдтерьеров.

Питались узбеки отдельно. Один из рабов немного понимал по-русски. Он и служил мостиком, соединяющим южан с коренными обитателями ресторана. Русскоговорящий приносил еду Тамерлану, затем шел за порциями для себя и товарища. Он всячески демонстрировал свое прекрасное отношение к местным: по поводу и без него улыбался неполнозубым ртом и благодарно кланялся на всякие нелестные в свой адрес эпитеты. Несчастье метит человека печатью отверженности, и у персонала «Свечи» выработалось крайне пренебрежительное отношение к рабам, хотя об их действительном социальном положении общепитовцы могли только догадываться. О бедных узбеков только что ног, в буквальном смысле, не вытирали.

Но было и нечто объединяющее эти диаметральные группы людей — страх. И те, и другие испытывали непритворный ужас перед молчаливым хромым заморышем и его питомцами.

* * *