Стая воспоминаний (сборник)

Зоя же наверняка по-своему истолковала его молчание и вдруг подхватилась и стала прощаться, обещая Лиде позвонить завтра же, а Никипелов принялся удерживать и возражать, Лида тоже с веселым протестом поворотила подругу к столу, но та удивительно ловко вывернулась и, показав обоим язык, скрылась за дверью, щелкнувшей английским замком.

— Замуж никак ее не выдам, — тоже по-своему поняла Лида подругу и вроде пожаловалась ему, Никипелову. Во всяком случае, вид у нее был сокрушенный.

Никипелов улыбнулся. И получаса не пробыл он в чужом для него доме, а уже такие страсти. Он позвонил, она позвонила, подружка примчалась, книжка нашлась, сердца у одной, у второй заколотились, стол молниеносно накрыли, подружка исчезла, он и она остались, как прежде, вдвоем, — какая романтическая история!

А дальше?

И тогда, продолжая улыбаться, он привлек и привычно обнял Лиду, выбирая, куда бы поцеловать сначала, но вдруг ощутил невероятную силу в Лидиных руках, которыми она оборонялась и отталкивала его. Да и смотрела она строго и осуждающе.

Ему понравилось в ней это, хотя и не совсем понимал он сейчас Лиду, но и не хотел именно сейчас задумываться и петлять лабиринтами всегда сложной женской души.

Ну, всё. Шуткам конец. Быстро распрощаться, стремительно уйти, пообещав звонить, непременно звонить, а втайне надеясь на то, что Лида, озадаченная потом ею молчанием, все же не посмеет позвонить первая.

Летние сумерки в Москве очаровательны. Асфальт, здания, воздух, насыщенный бензином, — все становится сизым и некоторое время так и пребывает, пока не вспыхнут бесчисленные фонари на улицах.

И хотя светильники еще не вспыхнули, но по фронтону здания напротив гостиницы «Украина», мимо которого он проезжал, уже бежали созданные из лампочек, из суетящихся точек буквы световой газеты. Реклама, объявления, приглашения, напоминания, телефоны…

Тут Никипелов похлопал по карману рубашки, проверяя, на месте ли собрание телефонов, и вспомнил о тараторящей, сумасшедшей Лиде с нежностью. Годы идут, разочарования прибавляются, а женщины хранят старые фотографии, письма, книжки даже записные. Вот и нашелся старый томик, искать на стройке не надо, по друзьям ходить, собирать телефоны тоже не надо, и жизнь пойдет по изведанному кругу: работа на окраинах Москвы, перемещения с севера на юг и в других направлениях, прицел цейсовским нивелиром, заботы об авторитете, встречи в молодежном клубе, где не дают повеселиться, выпить, знакомства с женщинами, кабинетное затворничество.

Правда, теперь, когда книжка с телефонами нашлась и приятным грузом оттягивала карман рубашки, он вдруг понял, что книжка, ради которой немало порыскал, поволновался он за день, ничего не изменит хотя бы на сегодняшний вечер: войдешь энергичным шагом в коммунальную квартиру в Скатертном переулке, поздороваешься деловито с какой-то ходячей тенью, дав понять этой тени, насколько интересна и насыщена твоя жизнь, запрешься и, попивая чай ли, кофе, станешь черпать из определенных книг техническую информацию, только полезные знания.

И тогда он сказал себе: хвала одиночеству! Хвала тому уединению, которое не проходит даром, а в чтении книг, в учебе, в познании того, что завтра возвысит тебя в глазах рабочей братвы.

Но и успокоенный на этот счет, он продолжал испытывать странное чувство, будто с потерей красивой книжки что-то и в самом деле пропало, будто не возмещена потеря, напрасны волнения дня и едва ли не все его связи вдруг рухнули в бездну.

Ты помнишь Галю Ломжину?

1

Мы теперь не спешим, как в прежние годы, мы надеваем штаны поплоше и куртки, связываем восково-желтые удочки тесьмой, гремим жестяным, сверкающим ведром, глядим в окно и курим. А там, за окном, сеется мелкий дождь, и мы все же решаем идти, но не очень спешим, и совсем не потому медлим, что пережидаем дождь, а потому, что нам нравится жить в этом доме, где мы жили с Борисом когда-то и где теперь проводим свой отпуск с женами, которые приехали сюда впервые и не понимают нашей привязанности к старому дому на берегу, к Днепру, к ветлам за окном, росшим с нами в пору нашей юности.

— Господи, какая там рыба в дождь? — спрашивает моя жена, и Борис мило улыбается моей жене.

— Не спорь, бывают и среди рыб чокнутые рыбы, — говорит Борисова жена, и я мило улыбаюсь Борисовой жене.

Жены не понимают своих мужей, так было всегда, и мы с приятелем выходим, шурша прозрачными хлорвиниловыми плащами. Связка удочек, которую держу в руке, указывает в небо, и я гляжу в небо из-под полей соломенной шляпы, пахнущей чердаком, и вижу серый дождь, и знаю, что этот дождь может не кончиться во весь день и что непродолжительны лишь солнечные, цыганские дожди, когда стремительно сыплется что-то и светится, как будто падают бесчисленные спички.

Борис идет впереди, спина его точно в стеклянном футляре, потому что хлорвиниловый плащ не прилегает к спине и словно движется отдельно.