Сталь Императора

— Мы совершили много ошибок, — опустив голову и не глядя в глаза революционеру, тяжело выталкивал из себя слова Петро, — мы думали, что закрывшись от мира, мы сохраним неизменной веру предков. Но город оказался сильнее нас. Он забирает нашу молодёжь, и она уже не хочет, да и не может жить по-старому. Уходя из деревни, молодые или вообще не возвращаются, или возвращаются совсем другими… Им не нужны молитвы. Им нужен результат. Они хотят действовать и не желают быть изгоями… И я… И мы очень боимся, что их жаждой жить и служить воспользуются бесы, кои заполонили и царские покои, и церковные аналои и… и ряды революционеров…

— Петро…

— Подожди, не перебивай… И это не единственная проблема, — Петро встал, повернулся, нагнулся к куцему окошку и продолжил, уставившись взглядом в снежный окаём. — Если деревьев много — это называется лес. Нас — староверов — тоже много, но новый лес Древлеправосла́вной Це́ркви на русской земле так и не вырос, — он тяжко вздохнул, — и уже не вырастет. Нас много, но мы каждый по себе. Каждое согласие сидит за своим забором, да ещё и умудряются друг друга попрекать..

— Ну, а я-то что могу, Петро? Я же вообще не ваш! — вскричал, не выдержав Джугашвили.

— Так это же и хорошо! — хлопнул по плечу революционера своей лапой охотник, — ты и не должен быть наш! Если бы ты был наш, никакого разговора с другими согласиями не получилось бы! А так… — он схватил Сосо своими огромными, суковатыми ручищами, и впился в глаза взглядом, полным отчаяния и надежды, — ты можешь быть той каплей ртути, вокруг которой соберутся все изгнанники, если дашь надежду на равенство и свободу… на настоящее равенство — без новых господ и настоящую свободу — без новой греческой ереси, то все наши за тобой пойдут — и ещё верующие, и уже отрёкшиеся. Однако ж, и свобода и равенство — они не сами по себе нужны, а чтобы возвратить всем желающим возможность служения Отечеству, надежду на очищение его от власти иноземцев, которые, как коршуны, уже слетелись и ждут, что Русь окончательно ослабнет, чтобы пить её кровь и давиться кусками её тела.

— Петро, а ты точно охотник? — не отрываясь, глядя на старовера, спросил революционер.

Петро тяжело осел на скамейку, обмяк, вздохнул и уже другим, грудным басом прогудел из-под низко склонённой головы:

— Однодворцы мы… Пращуры мои ещё Годунову присягали… По послушанию учился в Томском университете на кафедре у Сергея Ивановича Коржинского.(***) Ну а остальное тебе знать не след…

Удивительно, но первое, о чём он вспомнил в Ливадии, это то, что увидел и услышал в ссылке Иркутской губернии, откуда сбежал с крепкими документами служащего полиции. Бумаги выхлопотал Петро, снабдив его, кроме всего прочего, письмами для своих людей. Благодаря этой заботе Джугашвили свободно добрался до Тифлиса и легко затерялся среди горожан.

В новом для себя мире Император долго и скрупулёзно прикидывал, каким образом можно опереться на эту исполинскую силу. При неправильном применении она может разнести в клочки государство. А когда понял — написал Петро одно тех из двух первых писем, отправленных с тифлисской почты Ратиевым. Образ Георгия Победоносца на конверте был ключом шифра, которому в прошлой жизни его научил сам Петро, а содержание письма состояло из описания предстоящих реформ и просьбы о помощи, если таковая понадобится. Из Данцига, перед тем, как сесть на крейсер, он отправил второе письмо с изображением святого воителя, содержащее уже конкретную инструкцию. Она сделает необратимыми запущенные процессы, даже если с ним самим что-нибудь случится.

–

(*) Бегуны или странники — староверы-беспоповцы, выделившиеся из филипповского согласия в XVIII веке по признаку более категорического неприятия мира.

(**) Поморское согласие — «Покровская община старообрядцев Древлеправосла́вной помо́рской це́ркви, не признающих священство»

(***) русский генетик-эволюционист, один из основоположников фитоценологии. Ввёл понятие «раса» растений, обосновал мутационную теорию («теория гетерогенезиса»), противопоставив её дарвинизму.

* * *

— Георгий Иванович, разрешите? — обратился к начальнику дивизии командир преображенцев, генерал Озеров, когда Бобриков после аудиенции у императора с задумчивым видом спустился по трапу, сухо распорядился об отмене операции и возвращении в Петербург, бессловесно сел на лошадь и шагом, не оглядываясь, направился к Ораниенбауму. Генеральские лошади шли рядом, недовольно фыркая. Генералы тоже были недовольны…. Хотя, начальник дивизии был, скорее, озадачен и задумчив..

— Что он сказал такого, чтобы Вы изменили свое решение и отменили штурм?

— Сергей Сергеевич, — задумчиво произнес Бобриков, глядя куда-то вглубь себя, — скажите, чей приказ для Вас может быть выше монаршьего?

Озеров удивленно вскинул брови.

— Господи, да кто ж может быть выше?

— Сейчас-то мы с Вами выполняли приказ Временного правительства!

— Ну ведь это в связи с чрезвычайными обстоятельствами, вызванными его… недомоганием…