Сталин

— Товарищи… Не выдай!.. Не ныть… Не скулить. За работу!..

Гибнут лучшие. Гибнут и худшие. Те, кто остается, задумываются. Там выстроили фабрику — для нее нет сырья. Там привезли дорогую машину, — а работать на ней никто не умеет, машина ломается, ржавеет, брошенная на заводском дворе. Там привезли из-за границы еще что-нибудь, платили валюту — а, оказалось, дрянь, никуда не годится, потому что за границей в торгпредствах по протекции сидят воры, жулики или ничего не понимающие люди. Там наработали целую кучу товара — не на чем вывезти, транспорт из рук вон плохо работает. Там обобществили крестьянский скот, — а он передох от плохого ухода. Там прислали трактор — он не работает, исправить нельзя, не прислали запасных частей. Там привезли из-за границы породистых свиней — сдохли, потому что в пище, в отбросах, оказалось стекло, жесть… Кто виноват? Люди? Система?.. Почему голодают города? Почему всего не хватает? Почему такая громадная работа — и так ничтожны по ней результаты, все неслаженно, страна скрипит, как несмазанная телега, шуму Много, толку убийственно мало… Почему? Где вина? Где причина? Хватит ли при такой работе сил?.. У многих стынут глаза, опускаются руки, сомнений все больше и больше. У многих глаза загораются еще больше — и пальцы сжимаются в кулаки. Пылкие и неосторожные слова бросаются в партийном собрании — и нет человека, нет комсомольца, есть государственный арестант за решеткой тюремного вагона. И маршрут вагона — север… Идет великая стройка.

Иной раз что-то взрывается в людях. Бросают работу. Так больше нельзя. Вот в мясе сегодня оказались черви. Ходить приходится босиком. После работы вымыться нечем… Мало ли что причина… Собрание. Решение. Стачка.

Приходит партийный комитет. Профсоюз. Власть. А неподалеку уже стоят крепкие люди в серых шинелях: отряд ГПУ. Уговоры. Разбор. Что-нибудь улучшают. Дают мыло. Дают ткань. По лишнему куску хлеба. Люди становятся на работу. Что делать иначе? Нет выхода. И надо работать. Иначе вовсе погибнет родная страна… Но не все занимают свои места у машин. Многие исчезают: на лесных работах севера, в затерянности сибирской тундры, в душных клетках переполненных тюрем. А иногда и там, откуда нет уже никому и никогда возврата.

Иной раз — когда уже вовсе невмоготу, и человек готов на все от слепой звериной злобы — рабочая волна выплескивается на улицу. Но что делать? Все это — порыв минуты. Организации нет. Ни ясной цели, ни людей ведущих. Ненависть приковывается, концентрируется на ярких окнах магазинов для иностранцев и неизвестных счастливцев из своих. Руки сами хватают камни, палки… Опять серые шинели, стальные шапки войск ГПУ. В ответ на камни — пули. Кровь окрашивает улицу… Но все это — минуты. Толпа схлынула. Трупы увезены. Любопытных нет. Все, как прежде. Жизнь продолжается дальше. Стучат машины. Голодают, изнемогают люди.

По улицам, по мастерским, по рабочим квартирам гуляют листовки «сырцовцев»[20]:

— Товарищи… Знаете ли вы, что арестованных вчера рабочих пороли в ГПУ?

— Товарищи… Знаете ли вы?..

Сосредоточенные лица. Упрямо сжатые зубы.

Короткие выстрелы. В Ленинграде убит начальник транспортного отдела ГПУ. В Харькове еще кто-то. В Одессе — то же. На Кавказе — командир части, усмирявший «бунт». В советских газетах одно за другим объявления: «Трагически погиб т. Шиперович»… «Безвременно погиб т. Розенбаум»… «Безвременно скончался т. Шпандырь»… Еще и еще. Десятки, сотни выстрелов.

Десятки, сотни трупов. Кровь льется с обеих сторон. Око за око, зуб за зуб — жестокий закон гражданской войны!..

Чем дальше движется рука времени по календарю пятилетки — тем больше нарастает недовольство и озлобление населения. Оно нарастает стихийно — и пропорционально растущей нищете и сознанию тягостной безвыходности. Вначале думали: потерпим немного — будет легче. На пятилетку надеялись. Сейчас — третий год пятилетки. И ее воспринимают теперь как петлю, все туже затягивающуюся на шее населения страны. Вместо облегчения — все больше тягости… И чем дальше, тем сильнее и ожесточеннее становится борьба между приносимым в жертву пятилетке населением и ставящей все на карту сталинской властью. И если прежде жертвами этой борьбы под ударами населения падали по преимуществу только агенты власти, то теперь злоба и ненависть вымещается на тех, кто в глазах рабочей среды предает ее, кто выслуживается перед властью, кто сплачивается с ней ради выгод минуты. По всем заводам прокатывается волна травли «ударников». В ответ на награждения их орденами, на печатание их портретов в газетах их начинают избивать и убивать. И центральный орган профессиональных союзов, «Труд», сообщая о ряде таких случаев, пишет: «Нельзя объяснять стечение этих фактов случайностями. Классовая сущность всех этих событий совершенно бесспорна». Когда «в Харькове рабочие Тракторостроя пытались зарубить топорами ударника Марусина», президиум постройкома установил, что нападение произошло на почве классовой ненависти к ударнику.