Сталин

Классовой ненависти? Какого класса? К кому? Ответ один: рабочего класса к безжалостно эксплуатирующей его власти, которую рабочий чем дальше, тем меньше рассматривает как нечто единое с собой… Таково одно из великих следствий надрывающей народные силы стройки: народ и сталинская власть постепенно все больше расходятся, становятся по разную сторону баррикад. А это вызывает естественное расслоение в самой партии — и самые жестокие, самые непримиримые враги Сталина и его власти выходят из среды закаленных всем своим прошлым «членов ВКП(б)»…

Одновременно нарастают и другие следствия уродливой системы сталинского самодержавия. Для «стройки» не хватает квалифицированных сил. Приходится выписывать иностранцев. Приходится ставить их в привилегированное положение. Простое недоброжелательство к иностранцам, воспитанное самой властью, переходит в жестокую ненависть. Пока она тлеет в глубине народной души. Но она может вырваться наружу — и если вырвется, то только волной кровавых погромов иностранцев… Растет антисемитизм… Растут самоубийства…

Притаилась, молчит интеллигенция. Она ведь наиболее угнетенный слой населения страны. Он расплачивается за все: за все грехи, ошибки, преступления власти. Чуть что — на скамье подсудимых, перед пулями палачей становятся представители интеллигенции. Она молчит. Она пытается работать, потому что она яснее, сознательнее, чем кто бы то ни было, любит родную страну. Но в душе своей она копит ненависть. Она ведет про себя — по меткому определению одного из талантливейших советских писателей, Олеши — «список преступлений и благодеяний» сталинской власти. И все говорит за то, что в этом списке преступления перевешивают…

Но, может быть, это только в городах, в рабочей, в интеллигентской среде? Наоборот.

Самая упорная борьба — на просторных полях деревенской земли. Власть упорно утверждает свое на ней господство. Власть борется за хлеб — свое настоящее и будущее. Крестьянин-собственник борется за свою землю и хозяйственную свободу. Колхозник — за свой труд, за право на урожай.

— В колхозах слишком много едят, — говорит нарком земледелия Яковлев. — Там подушное распределение урожая. Получают хлеб и те, кто не работает: старики, слабые, больные. Мы должны ввести сдельщину. Хлеб — только за произведенную работу, по норме, устанавливаемой государством.

— Несмотря на бешеное сопротивление, мы доведем коллективизацию до конца, — говорит «всесоюзный староста» Калинин.

Бледнеет в губернском и уездном городе партийный работник, которому говорят: «Собирайся в деревню». Он знает: там идет война — там смерть. Но ослушаться нельзя. Едет… Крепче сжимает зубы и прощупывает револьверы идущая в поход на деревню городская молодежь. Не все возвращаются обратно. Удар топора, выстрел из дряхлого ружьишка — и человека, который приехал обмерять хлеб, подсчитывать скот, организовывать колхоз, не стало… А потом и тот, чья рука подняла топор либо нажала спуск ружья, распластывается у опушки ближайшего леса под пулями карательного отряда.

— Что сделал бы ты, — спрашивают его на коротком суде, — если б все было по-старому?.. Ну, если б ты еще его не убил… Ведь должен же ты понять, что это — преступление…

— Что бы я сделал? Убил бы опять…

Око за око, зуб за зуб. Жестокий закон гражданской войны.

Иногда подымаются целые села. Волости. Области. Опять восставала Грузия. Восставал Азербайджан. Не переставая, вспыхивают восстания в далекой Сибири, где мужик всегда был свободен, никогда не знал господ… Армия, в которой, несмотря на чистки и постоянный отбор «чуждых элементов», все-таки преобладают сыны деревни, не раз отказывалась выступать. Тогда приезжали солдаты ГПУ, подобранные один к одному, привычные к гражданской войне, гвардия сегодняшнего строя. Выкатывались пулеметы, устанавливались пушки, развинчивались баллоны удушающего газа… И часто не у кого даже спросить, что было в таком-то селе? Нет села. Нет людей, которые в нем жили: ни женщин, ни детей, ни стариков. Снаряды и газ не щадят никого… Идет война. Идет борьба за хлеб, самое важное, самое драгоценное, самое нужное. Будет хлеб — прояснятся глаза, усмехнутся горько сжатые губы, не будут опаздывать и натыкаться один на другой поезда, новые горы угля выползут из-под земли, будет работаться по-иному, все будет иначе… Все в хлебе. Но хлеба нет.

Но человек, хотя б и голодный, хотя бы связанный по рукам и ногам, и в жестоком зверином быту хочет жить и оставаться человеком. И жизнь идет, несмотря ни на что. Где-то раздается и веселая и печальная музыка. Ставят новые пьесы в театрах. Выходят новые книги. Люди думают. Творят. И не только то, что угодно власти. Люди любят, люди ласкают друг друга, люди смеются. Люди плещутся под солнцем на берегах рек и морей. И то, что они живут и не сломлены еще до конца и хотят жить, рождает еще большее стремление сорвать мрачную пелену, покрывшую настоящее народа. Пробуждается вера в будущее. Накапливаются силы. Нет, долго так длиться не может. Не может погибнуть от изнеможения великая страна.