Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года

На первый взгляд кажется странным, что Ленин, накануне думской выборной кампании заявивший в написанной им платформе, что выборы могут послужить главным образом «для уяснения политического сознания масс, для вовлечения их снова в решительную борьбу» за свержение самодержавия^[585], то есть для одной только пропаганды большевистских идей, теперь стал вдруг придавать огромное значение числу полученных большевиками думских мест и соотношению голосов между ними и депутатами-меньшевиками. Вероятно, в немалой мере ленинская страстность в этом вопросе происходила от отсутствия в тот период сколько-нибудь реальной революционной работы. Энергия прозябавшего в окрестностях Кракова большевистского вождя, лишенного даже возможности беспрепятственно руководить на расстоянии редакцией «Правды», нашла выход в дебатах по поводу думского представительства. Заметим в скобках, что И. Джугашвили, без малого за два года до этого иронически припечатавший затеянную фракционным лидером очередную внутрипартийную войну как «бурю в стакане воды», на этот раз никаких такого рода высказываний себе не позволил и держался в фарватере ленинской линии. Отчасти, наверное, он был научен прежним опытом, когда эти его слова, сказанные в письме товарищу по ссылке, стараниями другого ссыльного товарища (М. М. Лашевича) были незамедлительно доведены до сведения самого Ленина (см. гл.20). Но главное, конечно, заключалось в том, что теперь Коба сделался близким, доверенным соратником лидера и не мог не дорожить этой позицией.

Ряд эпизодов, о которых речь пойдет ниже, показывают, что приближение к лидеру не значило, что теперь мнения Джугашвили не отличались от ленинских. В предыдущие годы он, подпольщик-нелегал, высказывал в адрес эмигрантской партийной верхушки замечания, за которыми просматривается упрек, что эмигранты оторвались от внутрироссийского контекста и теряют чувство реальности. Вряд ли Коба мог не знать настроений рабочих, известных и жандармам. В Москве 27 декабря секретный агент доносил, что «никаких признаков подполья в данный момент в г. Москве не имеется», вопрос о его воссоздании интересует «исключительно среду ленинцев и социал-демократов центра партии», при этом «фракционная грызня ленинцев, ликвидаторов и соц. – дем. центра партии, приняв исключительно серьезный характер среди заграничных «верхов» и в партийной литературе, совершенно не затронула рабочие массы «на местах» и никакого влияния на взаимные отношения сознательных рабочих не оказала». Поэтому, во-первых, обсуждающиеся планы издания в Москве легального марксистского органа «благодаря неуступчивости договаривающихся сторон» пока ни к чему не привели, а во-вторых, «наблюдается заметное стремление со стороны отдельных партийных работников и более сознательных рабочих согранизоваться и оформить деловым образом свои случайные сношения и встречи; т. е. имеется ряд лиц и основанных на личном знакомстве кружков, кои при первом же удобном случае и по первому же серьезному призыву охотно откликнутся и дадут в своем лице кадры для создания нормального подполья»^[586]. То есть отсюда следует, что партийная верхушка, занятая фракционными войнами, стала не нужна низовым социал-демократам. Даже если агент преувеличил этот фактор, оставшимся в РСДРП нелегальным работникам вроде Джугашвили проблема должна была быть знакома. Как видно, для него в то время близость к лидеру оказалась важнее, он предпочел выказывать лояльность Ленину. Может быть, про себя полагая, что в роли посредника между заграничным центром и русскими партийными организациями сумеет тихо, без каких-либо деклараций и даже без ведома Ильича, на деле смягчить ленинскую доктринальную требовательность и сблизить позиции. Во всяком случае, его действия в декабре 1912 г. допускают такое толкование.