Сталин и евреи

Его меморандум 1942 г. был направлен секретарям ЦК Г. М. Маленкову, А. С. Щербакову и А. А. Андрееву и озаглавлен нейтрально «О подборе и выдвижении кадров в искусстве». Главным пунктом была жалоба на «нерусских людей (преимущественно евреев)» в органах управления советской культурой. Прилагались списки имен сотрудников важных учреждений культуры, начиная с Большого театра, в руководстве которого были перечислены десять евреев, один армянин и один русский. Затем следовали аналогичные списки по Московской и Ленинградской консерваториям, и таким образом советские документы достигли уровня памфлетов, изготовлявшихся с 1941 г. немецким министерством по делам оккупированных восточных территорий, которое возглавлял Розенберг. Александров сетовал также на то, что преимущественно «нерусские музыкальные критики» хвалят только евреев и игнорируют русских художников. Списки, где не были обойдены даже отделы культуры редакций партийных органов «Правда» и «Известия», заключались рекомендацией выдвигать русские кадры и «провести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров». Это можно было понимать только как призыв к увольнению евреев¹⁹.

Об антисемитизме внутри Советского Союза в 1942 г. имеется много свидетельств. В ходе процесса против ЕАК обвиняемый Борис Шимелиович заявил:

«Лично я никогда по отношению к себе не чувствовал антисемитизма. До 1942 года я ни разу не слышал вообще от кого-либо об антисемитизме. Примерно в 1942 году отдельные мои знакомые врачи-евреи стали мне говорить, что среди руководителей здравоохранения появились случаи проявления антисемитизма. Дело в том, что бывший Наркомздрав Митерев совершил большую политическую глупость. Он в течение 2, 5 месяцев изъял из состава редакций медицинских журналов всех евреев. Кроме того, были еще отдельные случаи антисемитизма и в Академии медицинских наук. Я написал об этом письма Г. М. Маленкову и был вызван в ЦК»²⁰.

Лина Штерн также сообщает перед судом о подобной истории. До 1943 г. она ничего не слышала о каких-либо различиях между евреями и неевреями. Той весной, однако, ее сотруднику Штору предложили де-юре подать в отставку с поста заведующего лабораторией при сохранении работы и оклада. Ректор университета объяснил ему, что неудобно, когда в вузе, носящем имя Ломоносова, заведующий кафедрой — еврей. По этой причине многие уже были отстранены от должности. Лина Штерн, которая была против отставки своего сотрудника, не хотела поверить, что существует соответствующее постановление. Но, когда были уволены две секретарши «с нерусскими фамилиями» в редакции редактировавшегося ею медицинского журнала, там сослались на постановление о том, что нужно уменьшить число евреев в редакции — в качестве реакции на пропагандистские листовки немцев. Сергеев, действительный член Академии медицинских наук, как и Штерн, заявил даже, что надо уволить 90 % медиков-евреев, оставив только известных, вроде нее. Когда академик Емельян Ярославский, партийный работник и автор исследований по истории КПСС, поставил под сомнение существование такого постановления, Лина Штерн написала Сталину. Ее пригласили в Секретариат ЦК, где по поручению генералиссимуса (в 1943 г. Сталин еще не был генералиссимусом. — Прим. пер.) с ней два часа разговаривали Г. М. Маленков и Н. Н. Шаталин. На ее вопрос, неужели даже сотрудники ЦК могли отдавать подобные вражеские указания, Маленков ответил, что такое возможно, так как в СССР просочилось очень много шпионов и диверсантов. Он лицемерно критиковал Сергеева и хвалил Штерн за ее поведение²¹. В тот момент партийное руководство еще не осмеливалось раздражать знаменитых и лояльных евреев, если они пока могли быть полезны в качестве ученых.

Первые атаки против ЕАК

У Переца Маркиша уже в июне 1941 г. появилось мрачное предчувствие новой антисемитской волны, когда «Правда», как ему объяснил редактор П.Н. Поспелов, по политическим причинам не напечатала антифашистское стихотворение поэта²². В своих мемуарах Эренбург воспроизводит состоявшийся в 1943 г. разговор со Щербаковым, не отрицавшим существования затаенных антисемитских предрассудков:

«Летом Совинформбюро попросило меня написать обращение к американским евреям о зверствах гитлеровцев, о необходимости как можно скорее разбить третий рейх. Один из помощников А. С. Щербакова — Кондаков — забраковал мой текст, сказал, что незачем упоминать о подвигах евреев, солдат Красной армии: “Это бахвальство”. Я… написал Щербакову. Александр Сергеевич принял меня в ПУРе. Разговор был длинным и тяжелым для обоих. Щербаков сказал, что Кондаков “переусердствовал”, но в моей статье нужно кое-что снять… Я возразил. Щербаков рассердился, но перевел разговор на другую, пожалуй, смежную тему, он похвалил мои статьи и вместе с тем покритиковал: “Солдаты хотят услышать о Суворове, а вы цитируете Гейне”»²³.