Тухачевскому, несомненно, хотелось, чтобы его считали и называл! Ставрогипым240 241. Пожалуй, даже Тухачевскому хотелось иметь репутацию и толкование такого «Ставрогина», каким его представлял П. Верховенский. Появление и-весьма назойливое проявление «ставрогинского архетипа» проистекало, разумеется, не только как результат «книжности», влияния Достоевского, вообще как издержки образованности и культурности. Было еще одно обстоятельство, которое способствовало некоторой гипертрофии воздействия этого комплекса.
Есди следовать концепции диалогического обретения личностью себя самой через «внешние» признаки собственной индивидуальности, то в данном случае родовитому, но бедному дворянину и офицеру-гвардейцу Тухачевскому некоторые присущие ему свойства должны были казаться «ставрогинскими». Это приобретало особую значимость ввиду его озабоченности проблемой идентификации или самоидентификации при прочтении «текста» собственного бытия в культурно-историческом и социально-политическом контексте эпохи. «Аристократ в демократии», «Ставрогин» — один из соблазнительных образов для уподобления (облик, маска), увлекших Тухачевского, и эта мировоззренческая тональность, несомненно, способствовала и в известной мере предопределяла его культурно исторический и социально-политический выбор в русской революции, в «русской смуте». Выбор этот был предопределен, думается, не только «узнаваемостью», «угадыванием» Тухачевским в себе «ставрогин-ских» признаков, но и субъективным ощущением их острой в себе недостаточности. Это обусловлено было (отчасти) наличием в самосознании Тухачевского своеобразного «комплекса», рожденного особенностями происхождения.
«Что бы ни действовало в темных подпочвах души, — писал К.Г. Юнг, — разумеется, на этот счет существуют разнообразные мнения, — несомненно, по крайней мере, одно: прежде всего это особые аффективные содержания, так называемые
Далее выдающийся психоаналитик дает весьма интересный комментарий к сказанному. «Очевидно, комплексы представляют собой своего рода неполноценности в самом широком смысле, — пишет он, — причем я тут же должен заметить, что комплекс или обладание комплексом не обязательно означает неполноценность. Это значит только, что существует нечто несовместимое, неассимилированное, возможно даже какое-то препятствие, но это также и стимул к великим устремлениям и поэтому, вполне вероятно, даже новая возможность для успеха. Следовательно, комплексы являются в этом смысле прямо-таки центром или узловым пунктом душевной жизни, без них нельзя обойтись, более того, они должны присутствовать, потому что в противном случае душевная деятельность пришла бы к чреватому последствиями застою. Но они означают также и неисполненное в индивиде, область, где, по крайней мере, сейчас он терпит поражение, где нельзя что-либо преодолеть или осилить; то есть, без сомнения, это слабое место в любом значении этого слова»1. Из всего сказанного К.Г. Юнг делает весьма важный для последующих рассуждений вывод: «Комплекс становится для . нас диагностически ценным симптомом индивидуальной диспозиции»244 245.
Как объясняет психоаналитик, «индивидуальная диспозиция вовсе не приобретается в течение жизни, а, являясь врожденной, становится очевидной уже в детстве. Поэтому родительский комплекс есть не что иное, как проявление столкновения меясду действительностью и непригодным в этом смысле свойством индивида. Следовательно, первой формой комплекса должен быть родительский комплекс, потому что родители — это первая действительность, с которой ребенок может вступить в конфликт. Поэтому существование родительского комплекса как ничто Другое выдает нам наличие у индивида особых свойств»'1. Особое внимание Юнг обращает на то, «как этот комплекс проявляется в индивиде»1.