Сталин и заговор генералов

М. Тухачевский сформулировал в конце 1919 г. свою «доктрину революционной, Гражданской войны». Он считал, что характер войн меняется и Гражданская война в России, как и революционные войны вообще, имеет свою принципиальную специфику. М. Тухачевский считал, что оперативно-стратегические ориентиры в Гражданской войне обусловлены социально-политическими и социокультурными факторами. В этом смысле стратегическое мышление и стратегические решения в значительной мере оказываются политизированными. Из этого делался вывод, что комсостав и военная элита Красной Армии, естественно, структурируются иначе, чем в старой русской армии. Они рождаются самой революцией и Гражданской войной. Они могут, включать и представителей старой военной элиты и офицерского корпуса, но не обязательно и не по преимуществу. Всеми своими рассуждениями М. Тухачевский подводил к мысли и утверждал, что армия должна быть политически ангажирована и ориентирована, политизирована. Военная элита должна знать и определять, по выражению М. Фрунзе, «какую и для каких целей мы готовим армию».

Две пунктирно обозначенные выше позиции столкнулись в 1921 — 1922 гт. в дискуссии о единой военной доктрине, начавшейся в военной периодике и публицистике с известной статьи М. Фрунзе. Эти позиции определяли проблему на принципиальном политическом и социокультурном уровнях: является ли армия инструментом действий, объектом политических манипуляций политической власти, или она является органической частью этой власти. Однако в контексте обозначившейся проблемы достаточно отчетливо проглядывал и третий вариант: армия как субъект политического действия — самостоятельная, а в определенных обстоятельствах, возможно, доминирующая политическая сила. Этот вариант в XIX веке получил название — «бонапартизм». Поэтому одной из целей настоящей книги оказывается исследование советской военной элиты как субъекта политического действия. Тогда, объясняя историческое значение 1937 г. и его последствия в военно-политическом аспекте, можно попытаться выявить природу этого события, степень его политического провоцирования советской военной элитой и, следовательно, степень ее исторической ответственности за последствия «великой чистки» в Советских Вооруженных силах. Иными словами, оказалась ли она «агнцем для заклания», принесенным в жертву своему благополучию некомпетентной и обанкротившейся властью, охваченной «политической шизофренией»; действительным политическим противником и соперником в борьбе за власть или зловредной помехой на пути профессионального обновления армии. Речь не идет сугубо о «виновности» военной элиты или о ее «невиновности» и неоцененных заслугах, но именно об «ответственности». Носила ли она «политический» характер или «профессиональный». Однако есть и еще один, промежуточный вариант ответа: «профессиональные» военные, оборонные проблемы превратились в проблемы политические.

В связи с вышесказанным, наконец, еще один вопрос: была ли советская военная элита силой, располагавшей потенциалом политически альтернативного варианта развития страны? Именно этот вопрос назойливо возбуждал ожидания одних и опасения других как внутри СССР, так и (особенно) за его пределами.

Таким образом, вопрос о политической роли советской военной элиты в указанный период, по существу, является центральным и главным. Поэтому в центре внимания оказывается сама по себе советская военная элита 20 — 30-х гг., ее персональный состав, лидеры, социометрические и социокультурные характеристики, персональные особенности, внутрикорпоративные межличностные связи и отношения, степень влияния на решения профессиональных и политических вопросов, отношения элиты в целом и персонально к своим лидерам.

Исследуя советскую военную элиту 20 — 30-х гг., я, разумеется, вовлекаю в сферу внимания и высшее командование Красной Армии указанного периода в целом. В контексте настоящей книги — это преимущественно строевые высшие офицеры и начальники их штабов на уровне дивизии и корпуса. Я не ставлю перед собой цель провести всестороннее исследование советской военной элиты и высшего командования. Интерес мой сконцентрирован главным образом на ее социокультурных измерениях и политической деятельности сквозь призму ментальности, мировоззрения, замыслов и поведения ее выдающихся лидеров. Большое внимание я уделяю «образу» советской военной элиты и ее вождей в общественном мнении — тому, что в современной наук'е называется «историей воображаемого».