Короткими перебежками, прячась в воронках от снарядов и авиабомб, он первым подобрался к оврагу и залег на краю. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, а в ушах стучали тысячи невидимых молоточков. Сквозь их шум прорвался грохот камней. Миклашевский повернул голову на звук. Справа, метрах в десяти, в свете осветительной ракеты мелькнула мешковатая фигура Ерофеева. Он плюхнулся на землю и замер.
– Коля, ползи сюда, – позвал Миклашевский.
– Щас. А де Цибуляк? – откликнулся Ерофеев.
– Туточки, – подал тот голос и взмолился: – Хлопцы, трохи потише. Я не успеваю.
– Може, тебя еще на горбу понести! – огрызнулся Ерофеев.
– Кончайте собачиться! – цыкнул на них Миклашевский и распорядился: – Как только фонарь потухнет, дуйте ко мне!
Ракета, оставив после себя блеклый след на чернильном небосклоне, скатилась в лес. Кромешная темнота снова окутала окопы и нейтральную полосу. Ерофеев с Цибуляком воспользовались этим, перебрались к Миклашевскому и, склонившись над обрывом, стали всматриваться в темный провал. На дне оврага среди кустарника могла таиться разведгруппа – своя или немецкая – не важно, на нейтралке в темноте выживает тот, кто первым наносит удар.
Прошла минута, другая. Настороженный слух не уловил признаков опасности.
– Была не была! Пошли! – позвал Миклашевский, переложил в левую руку винтовку, в правую взял штык-нож и, перевернувшись на спину, соскользнул на дно оврага. За ним последовали Цибуляк и Ерофеев. Внизу они наткнулись на два мертвых тела – жертвы засады – то ли немцев, то ли красноармейцев, им было не до того. Цибуляк нервно взвизгнул, оттолкнулся от трупа и, судорожно засучив ногами, пополз наверх. Миклашевский с Ерофеевым устремились за ним. Выбравшись из оврага, они залегли в кустарнике, чтобы перевести дыхание и осмотреться.
Впереди подстерегала самая большая опасность – минное поле. Проходы, проделанные два дня назад минерами, а затем телами бойцов первой роты во время вчерашней атаки, в темноте утратили свои очертания. Во время очередной вспышки ракеты Миклашевский и Цибуляк напрасно напрягали зрение, пытаясь отыскать знакомые приметы, – дальше подбитого танка КВ ничего не видели. В этих условиях феноменальная зрительная память Ерофеева мало чем могла помочь, и здесь у Цибуляка сдали нервы. Он заскулил:
– Хлопцы, я нэчего нэ бачу. Ни за шо сгинем. Надо вертаться.
– Ты че, дурак, Степа?! Какой назад? К особисту? Так у него разговор короткий – к стенке! – напустился на него Ерофеев.
– Мыкола, так на мине же сгинем.
– Заткнись, Степан, и без того тошно! – цыкнул Миклашевский. – Будем ждать, когда луна проглянет, а там видно будет.
– Игорь дело говорит. У нас только одна дорога – к Гансам! – поддержал его Ерофеев.
– Чи на кладбище, – буркнул Цибуляк и, смирившись, перебрался под бок к Миклашевскому.
Тот нервно покусывал стебель травы и бросал нетерпеливые взгляды на небо. Наконец из-за облаков выглянула луна и осветила окрестности призрачным светом. Ерофеев оживился, отыскал знакомые приметы и предложил:
– Игорь двигает к танку, от него чуть вправо, а потом прямо на башню водокачки.
– А после идем левее, так? – уточнил Миклашевский.
– Ага, – подтвердил Ерофеев.
– Хлопцы, а шо, если и там мины? Ни за шо сгинем, – продолжал скулить Цибуляк.
– Степан, не хочешь, вертайся! – отрезал Ерофеев и, подождав, когда погаснет ракета, пополз к мрачной громаде КВ.
В тумане, косматыми языками наползавшем со стороны ручья, танк напоминал истерзанное гигантскими когтями чудовище. Броня лохмотьями свисала на землю, ствол был завязан немыслимым узлом, а гусеницы бугрились волной. Ерофеев уверенно продвигался к нему. Миклашевский старался не сбиться с его следа, но каждый раз, когда руку обжигал холод металла, в нем все замирало. Пока удача была на их стороне. Поразительная зрительная память Ерофеева не подвела, они благополучно добрались до танка, перевели дыхание и изготовились к следующему броску.
Впереди лежал еще один сложный участок в минном поле. Артиллерия превратила бывшую машинно-тракторную станцию в каменоломни. Единственным ориентиром служила чудом уцелевшая и напоминавшая решето водонапорная башня. На этот раз очередь идти первым выпала Миклашевскому. Каждый шаг в этом лабиринте смерти давался ему с трудом, в тот миг, когда он ступал на песчаный бугорок и ноги разъезжались в стороны, сердце на миг замирало, а затем начинало биться, как кузнечный молот. Метр за метром, отсиживаясь в воронках, когда в воздух взлетала осветительная ракета, он, Цибуляк и Ерофеев приближались к немецким позициям.