Сталин. От Фихте к Берия

Американский историк Тимоти Снайдер, близко к сердцу принявший русофобскую польскую историческую философию в варианте ассимиляторского — при польском культурно-языковом и политическом доминировании — «федерализма» Ю. Пилсудского, детально описывает этническую историю Виленского края и Литвы в целом в XIX–XX вв., демонстрируя, собственно, её вторичность на фоне общей шляхетско-городской польской идентичности, возвышающейся над изолированными инициативами литовской интеллигенции и крестьянским белорусско-литовским континуумом, не выработавшим ни определённой идентичности, ни нормативного языка:

«…безграмотная [Российская] империя включила в свой состав большое количество образованных людей. В начале XIX в. политика России скорее была направлена на сохранение польских достижений в образовании, нежели на русификацию потенциально полезных подданных. (…) Даже тогда, когда новое поколение модерных литовских деятелей 80-х и 90-х гг. XIX в. очерчивало границы отдельной литовской истории и отдельной нации, понимаемой в фольклорно-народническом смысле, жившие в Литве поляки и белорусы определяли „Литву“ в географических и политических терминах… Многие вообще не считали национальный вопрос актуальным. „Tutejszość“ („тутейшесть“, „здешнесть“ или, более точно, хотя и не буквально, „осознание себя местными“) значительной часть дворянства часто была сознательным отторжением идеологий, которые казались плохо подходящими к местной реальности и традиции. „Тутейшесть“ крестьян в окрестностях Вильни была практическим и практичным ответом на слишком сложные варианты языковой ассимиляции… В конце XIX–XX вв. превосходство польского языка как средства общения признавалось в этих землях столь же широко, как и во времена, когда Мицкевич был студентом [в Вильне 1815–1819 гг.] (…) литовский национализм основан на особом видении Речи Посполитой как вредном для литовской культуры явлении, тогда как украинские националисты идеализировали восстания против Речи Посполитой. Поляки сами имели обыкновение рассматривать Речь Посполитую раннего Нового времени в модерных националистических терминах и, следовательно, видели в её восточных территориях часть своей собственной истории. Все эти интерпретации настолько фальшивы, что никакие горы академических исследований не смогут их примирить. (…) люди, стремившиеся возродить Великое княжество Литовское под новым именем „Беларусь“, были ограничены своей собственной идентификацией с полонизмом раннего Нового времени. В течение трёх столетий польский язык был языком местной культуры, он был сохранён римско-католическими семьями элиты и самой Римско-Католической Церковью, а также поддерживался миллионами говорящих на нём на западе от Литвы. (…) Белорусский язык находился в наиболее сложном положении: грамматически несистематизированный славянский диалект с низким социальным статусом морфологически находился между польским и русским языками; а его носители в социальном плане находились между польской культурой и русской властью. Белорусские крестьяне считали польский (как позднее и русский) языком образованности, а то, что мы называем белорусским, — речью простого народа. Подняться из крестьянства в „общество“ означало заговорить по-польски или по-русски и стать поляком или русским. (…) В 1944–1946 гг. советская политика переселения, реализованная литовскими коммунистами, разрушила многовековой опыт польской культуры в Вильно. Выбор в пользу выселения поляков из Вильнюса при сохранении их в сельской местности был сделан людьми, которые понимали историю национальности. В результате поляки стали в Литве тем, чем не были никогда, — крестьянским народом (это научное открытие высшего уровня! — М. К.). Они не только уменьшились в числе, но и понизились в статусе»[1000].

Именно культурная, демографическая, а затем и политическая борьба поляков и литовцев за национализацию Виленского края более всего похоронила исторический миф о непреходящем единстве Польши и Литвы, Rzeczypospolitej obojga narodów (двух наций) — Польского королевства (Короны) и ВКЛ, сделало проект восстанавливаемой Речи Посполитой монопольно польским, мононациональным. Поэтому меня более всего интересует зона совместного проживания поляков, литовцев и белорусов в части пределов Царства Польского / Привислянского края (Сувалкская губерния) и северной части прежних Восточных Кресов Речи Посполитой (Виленская и Витебская губернии), ставшая одной из тех территорий польских восстаний 1830 и 1863 года. На них на многонациональном ландшафте и проверялась практикой способность этих восстаний обеспечить лояльность политэтничного населения прежних Восточных Кресов к лозунгам польского мононационального возрождения в границах 1772 года.