Сталин. Рефлексия (10 ночей 1941 года)

Такие вот "пролетарии" были в РАППе. Умеющие и себя сохранить, и власти помочь. Не только Катаев – хватало и других полезных рапповцев, Сурков¹¹⁶ например. Правильно он на первом съезде писателей сказал: "не за горами то время, когда стихи со страниц толстых журналов должны будут переместиться на страницы фронтовых газет и дивизионных полевых многотиражек". Наступило это время. И есть кому стихи писать. Да и многие старые сгодятся – стихи, повести, романы, фильмы. Есть организация, есть в ней люди – мои единомышленники. Два года я их отбирал и они сами себя отбирали. Отсеивали лишних.

А тогда я добродушно мирил всех со всеми, радуясь каждой своей неудаче. Вот, например, предложил помириться Фадееву с Авербахом: Фадеев руку протянул, а Авербах убрал свою за спину. Никому не понравилось – только мне. Я даже пошутил – с серьезным видом, как и положено: мол у Фадеева "совсем нет характера. Зато он есть у Авербаха. Он может постоять за себя." Можно было, конечно, усилить шутку, добавить – "у стенки", или заменить "постоять" на "посидеть", но это слишком примитивно. И не смешно.

В итоге новая парадигма появилась. Или парадигмы. Не попутчики – "пролетарии", а воспитанные – невоспитанные. Писатели – не писатели. Талантливые – бездарные. Катаев рядом с Шолоховым, Киршон – с Авербахом, Горький – над схваткой, в небеси, а Ставский¹¹⁷ – внизу, посередке между спорящими. Не писатель – организатор, такие тоже нужны. Я даже специальное заседание Политбюро провел, дал этим рапповцем высказаться, сам меньше них говорил. Все демократично, правильно. И уважительно.

Как я их уважил, обласкал даже – "инженерами человеческих душ" назвал. Правда, не на Политбюро – в преддверии, на квартире Горького, двадцать шестого октября двадцать шестого года. Можно сказать, историческая дата, потому и помню. Именно в тот вечер я сформулировал суть их главного метода:

"Художник должен правдиво показать жизнь. А если он будет правдиво показывать нашу жизнь, то в ней он не может не заметить, не показать того, что ведёт её к социализму. Это и будет социалистический реализм".

А также пообещал этим "инженерам" материальную базу для реализации метода – литературный институт, писательский городок с гостиницей, столовой, библиотекой… А где городок, там и дачи, пруды с лебедями: догадались, небось, товарищи литераторы? И от радости некоторые перестали за языком следить.

Один сибирячок, Зазубрин кажется, стал меня хвалить-нахваливать, дескать "ходите в простых брюках и в простом костюме, у вас рябина на лице, но при вашей скромности и неброскости вы великий человек". Писатель называется, он бы еще про мою больную руку сказал, да про волосы рыжие, а к "неброскости" еще и "убогость" добавил. Но мало ему этого "комплимента", он еще меня стал с Муссолини сравнивать – мол у того есть "условный рефлекс на величие", а у меня нет. А поэтому не нужно рисовать меня "как членов царской фамилии, с поднятыми плечами"… Нет, он сам хоть понимал, что говорит? Какой такой "условный рефлекс на величие"? У меня один рефлекс – на дурака. Не условный – безусловный. Но он это вряд ли понял – даже когда у стенки встал¹¹⁸. Со связанными за спиной руками, а потому и поднятыми плечами.

Не надо иметь талант, чтоб понимать неуместность таких слов! Даже Павленко, не бог весть какой литератор, сразу заметил своему соседу: "Вот и позови нашего брата. Бред!". Не талантливый, но – понимающий.... И поэтому до сих пор пьесы пишет, даже один хороший фильм по его сценарию поставили – "Александр Невский". Он за него мою премию получил, и не простую – первой степени. Вместе с Эйзенштейном, Черкасовым, Абрикосовым.»

Сталин помнил список лауреатов своей премии 1941 года. Первый список, поэтому попасть в него можно было не только за прошлогодние заслуги, но и за достижения последних 6-7 лет. Хоть проект списка готовил специальный комитет, решения выносил он лично.

«Еще бы – первый раз, все-таки. Да и деньги не государственные – свои, кровные, гонорары за зарубежные издания моих трудов. Самая конвертируемая русская литература – сочинения товарища Сталина. Поэтому и премия – Сталинская.

В итоге – двенадцать разделов¹¹⁹ (от А до М), только первых премий четыре десятка, а лауреатов по памяти не сосчитаешь: и по десять человек на одну премию приходилось, и по одному.