Сталинбург

Комсомольцы быстро рассредоточились по территории и каждый тут же нашел себе занятие по душе. Одни закидывали дома горящими бутылками, другие колотили дубинками жителей, выбегавших из подъездов, третьи тренировали навыки кулачного боя. Поскольку все это происходило в густом дыму, началась неразбериха: по ошибке отметелили нескольких своих же, изнасиловали комсомолку, а в попытках потушить горящего попа задавили его насмерть. Паше стало ясно, что помочь он тут уже никому не сможет — нужно было спасаться самому. Дом, в котором жил реб Лейб, пылал полным ходом — из его окон вырывались столбы пламени. Если раввин не успел покинуть свое жилище, его уже не спасти.

Паша бросился к воротам ГРОТа, на бегу чудом увернувшись от огромного булыжника, просвистевшего в сантиметре от головы. Но вслед за этим его настиг мощный удар в челюсть, едва не сбивший с ног. Пинком ноги Пашка отбросил в сторону атаковавшего его комсомольца и в несколько прыжков достиг ворот, где ему пришлось поработать локтями, чтобы выбраться наружу — желающие принять участие в погроме все прибывали. Когда Паша, покинув ГРОТ, побежал по переулку, к месту событий как раз прибыли несколько пожарных машин.

Отбежав от пожарища на достаточное расстояние, остановился, чтобы отдышаться. Прислонившись спиной к стене, увидел свое отражение в оконном стекле: волосы вздыблены, лицо покрыто сажей, футболка разорвана от плеча и до груди. Еще легко отделался, а что случилось с жителями ГРОТа — об этом лучше было не думать.

— Эй, товарищ, там еще не всех жидов порвали? Издалека добирался — вот и опоздал.

Подняв голову, Пашка увидел перед собой хлыща лет двадцати в футболке с изображением Двуглава и с комсомольским значком на груди. Вместо ответа Паша выбросил колено вперед, угодив прямо по яйцам вопрошавшему. Когда тот, охнув, согнулся пополам, то получил серию ударов по морде, после чего со стоном свалился на асфальт.

Выбравшись из лабиринта переулков, Паша оказался перед храмом Святого Иосифа. Ныли сбитые в кровь кулаки, в горле першило от гари и вообще хотелось разреветься. Так херово ему еще никогда не было — ни в этой жизни, ни в прошлой. Хлюпая носом, он сам не заметил, как добрел до храма и зашел внутрь, пройдя сквозь шеренгу нищих, что разместились на паперти.

19. Семь копеек

Пройдя под золочеными сталинскими усами, Паша оказался в просторном овальном зале, заполненном прихожанами, среди которых преобладали немолодые женщины в алых платочках. Свет с улицы проникал лишь через входную арку и через глазницы, прорубленные под куполом и закрытые витражами. Но в храме было довольно светло — благодаря огромной люстре с электрическими свечами, символизировавшей, надо полагать, светоносный мозг великого генералиссимуса. Хватало здесь и восковых свечей, расставленных на трех позолоченных столах, каждый из которых размещался у одной из гигантских икон, расположенных полукругом.

На первой из икон, размещенной слева, Святой Иосиф был изображен в виде упитанного младенца, но почему-то уже с усами — его держала на руках Родина-мать, замершая в довольно нелепой позе: развернувшись в пол-оборота, одной рукой она прижимала к телу маленького Иосифа, а другую руку, с мечом, вздымала к небу. При этом рот ее был широко распахнут, а глаза выпучены, однако невозмутимый младенец не обращал внимания на эту гримасу — должно быть, она была для него привычной. Вторая икона, центральная, запечатлевала тот славный момент, когда Иосиф, будучи уже зрелым мужчиной, предстал перед правоверным народом. Посмеиваясь в усы, он парил над землей, раскинув в стороны руки, тогда как столпившиеся внизу строители коммунизма тянули к нему свои лапки, благоговейно закинув головы. Третья икона изображала вознесение усопшего Иосифа на небеса: поддерживаемый тремя ангелами — стахановцем, челюскинцем и космонавтом — он скорбно парил в темном небе, озаренном лишь звездами Кремля.