Stalingrad, станция метро

— А она кажется тебе толстухой?

— Нет, ну… — подобного вопроса от Сони Тэ.Тэ. не ожидала никак и потому задумалась. — Объективно, ей надо бы сбросить десяток килограмм. Или пятнашку. И все будет в порядке.

— Что еще ей надо сделать, чтобы все было в порядке?

— Не знаю, — Тэ.Тэ. была явно сбита с толку. — Наверное, прикид сменить. Прикупить одежку понаряднее. А то она выглядит, как юный бомж, ты уж прости.

— Что еще?

— Я не понимаю сути вопроса. Тебя что-то задело?

— Нет, — быстро ответила Соня. — Просто любопытно… Знаешь, она работает в хосписе, эта девчонка. Постоянно находится рядом с умирающими людьми.

— Ей можно только посочувствовать. А вообще, я бы посоветовала ей сменить работу. И ты могла… посоветовать… Как старинная подруга ее отца. Я не знала, что у тебя есть друзья.

— У меня нет друзей. А старинная подруга — просто фигура речи.

— Эвфемизм?

— Что-то вроде того, — вторую рюмку Соня выпила сама, не ожидая Тэ.Тэ. — Если бы я встретила людей, которые… м-м… присматривают за твоим братом, я бы тоже посоветовала им сменить работу. Какой прок возиться с сумасшедшим?

Резкая боль пронзила Тэ.Тэ. Резкая и ослепительная, сразу в нескольких местах. В затылке, в сердце и (что самое неприятное) — в солнечном сплетении. Из-за нее дыхание у Тэ.Тэ. затруднилось, а перед глазами поплыли черные круги. До сегодняшнего дня Левина тема никогда не обсуждалась в таком циничном и омерзительном ключе.

Левина тема вообще была табу.

Хотя в самом начале их совместной работы именно Соня очень помогла Тэ.Тэ. Нашла для несчастного Левы закрытую профильную клинику, больше напоминающую санаторий (правда, с решетками на окнах, выкрашенными в белый цвет). Клиника была небольшой и стоила баснословно дорого. Но, во всяком случае, там не издевались над пациентами и не кололи их тяжелыми и разжижающими и без того некрепкие мозги химическими препаратами.

Диагноз, который когда-то поставили Леве, стал проклятием Тэ.Тэ. Поначалу это была малопрогредиентная или вялотекущая шизофрения, с довольно длительными периодами ремиссий и сезонными обострениями. Первые ее признаки проявились, когда Леве было восемнадцать, а Тэ.Тэ. — шестнадцать с половиной. Тогда они жили втроем — с бабкой по отцовской линии. Отец, строитель по профессии, стал жертвой несчастного случая, когда Лева с Тэ.Тэ. были еще малышами: на него свалилась бетонная плита. Еще через три года умерла от рака мать, — Лева пережил ее смерть гораздо острее и болезненнее, чем Тэ.Тэ. А уж в четырнадцать-пятнадцать лет ее и вовсе ничего не волновало, кроме первых гитарных опытов с группой таких же оболтусов, регулярно собиравшихся в заброшенном гараже. Оболтусы беспрекословно подчинялись Тэ. Тэ., считали гением (!) и все до единого были безнадежно влюблены в нее. Тэ.Тэ. же все эти вздохи, взгляды, дрожащие пальцы и тайные приглашения на тайную свиданку были до фонаря.

Музыка, вот что ее интересовало.

Она довольно часто пыталась поговорить о Своей Музыке с Левой, но Лева был слишком умным, слишком всезнающим, чтобы посмотреть на ее композиторские опыты непредвзято. Ему повсюду слышались отголоски других исполнителей, других мелодий. К когда-то заявленному Жаку Брелю прибавились Мишель Легран, Фрэнсис Лэй, Жильбер Беко и Жорж Брассенс, Серж Реджиани, Серж Генсбур и Дик Аннегарн. И это были только французы, которых Лева обожал! А если приплюсовать к ним американцев, которых Лева не любил, и англичан, к которым относился с интересом?.. Людей наберется не то что на диксиленд — на целый Кубанский хор! После разговоров с Левой Тэ.Тэ. чувствовала себя раздавленной и униженной и давала себе самые страшные клятвы никогда больше не обсуждать с ним Свою Музыку. Или — в отместку — порвать его кино-блокноты, которых к тому времени собралось никак не меньше пятидесяти.

Взять и порвать, сжечь, утопить в унитазе — как-то ты тогда запоешь, голубчик? Как Жак Брель или как Серж Реджиани?

Ни один блокнот так и не был тронут, просто Тэ.Тэ. на какое-то время отдалилась от Левы. А потом, толком не закончив даже музыкального училища, в котором оттрубила почти три года, и вовсе уехала в Москву. В поисках славы, чего же еще. А как раз уезжать было нельзя. Бабка, всегда считавшая, что ей не повезло с внуками (один — дурачок, другая — оторва), не особенно вникала в Левины странности. И забила тревогу только тогда, когда его накрыл первый острый приступ.

— Приезжай, — сообщила она Тэ.Тэ. по телефону. — С Левкой беда.

— А что случилось-то?

— С мозгов спрыгнул, бедолага. Я его в психушку сдала, от греха подальше.

Тэ.Тэ. приехала через три дня и обнаружила Леву в городской психбольнице. Больница была чудовищной, полуразвалившейся, крашенной в жуткую охру — после нее Тэ.Тэ. еще долго преследовало ощущение вязкого кошмара. А бедный Лева… Бедный Лева пробыл в отделении для буйных (и почему его только сунули туда?) целую неделю.

— Острый психоз мы сняли, — заявила Тэ.Тэ. усатая бабища в плохо отутюженном халате — Левин лечащий врач. — Но диагноз неутешительный, так что готовьтесь.

— К чему?