Сталинградский калибр

– Просто ночь, Олег, – соврал Соколов. – В темноте воевать сложнее, потерь может быть больше. Просто нет необходимости воевать сейчас ночью. Бойцам нужна передышка. Вот рассветет, и снова начнем. Обычное дело.

– Не надо помнить о войне, – вдруг, не открывая глаз, сказал Гужов. – Забыть все это, как страшный сон, и не вспоминать. Помнить – значит, душу сжигать, а нам, всем кто выживет, надо после всего этого просто жить и радоваться небу, траве, деревьям, друг другу.

– И тогда мы провороним нового Гитлера, комбат, – сразу ответил Ванюшкин. – Помня о беде, мы не допустим новой. Забывчивость слишком дорого обходится человечеству. А кое-кто обязательно такой забывчивостью воспользуется.

– Человечество, вселенная, космос! – проворчал Гужов. – Все это красивые слова. Они для мечтателей и ученых. А нам, обычным людям, по грешной земле ходить.

– Такова доля грешных людей, – усмехнулся корреспондент. – Будем ходить и помнить. В историческом масштабе нам ведь не так много отведено, прошедшим через все это. К какому-нибудь 2020-му или 2030-му году не останется ни одного участника этой войны. И тогда о ней станут рассказывать сказки, как про Илью Муромца, например, или Алешу Поповича. Уляжется горе целых поколений. А вспоминать будут только в тот день, когда мы все это закончим. Ведь будет же такой день, в который будут чтить всех фронтовиков, всех живых и погибших.

– Ага, – согласился Гужов. – Двадцать второе июня. Очень трудно забыть этот день.

– Это день памяти и скорби, – вздохнул Ванюшкин. – А народу нужен будет праздник! День, в который все ужасы войны закончились. И будут возвращаться домой солдаты. И будут их встречать цветами. Представляете, целые эшелоны! То на фронт целыми эшелонами отправляли. Со слезами, с просьбой вернуться. А это с цветами, с музыкой… И со слезами тоже, но это будут другие слезы. Слезы счастья.

– Писатель! – то ли одобрительно, то ли насмешливо изрек комбат и открыл глаза. – Ладно, ребята, поспать вы все равно не дадите, пойду проверю своих.

Гужов посмотрел на часы и собрался было сказать, что до новой атаки осталось не так уж и много времени, но, глянув на корреспондента, промолчал. Вот тронет небо рассвет, и сам все узнает. Соколов тоже поднялся на ноги и предложил:

– Ты, Олег, иди лучше к солдатам. Там вы много о чем сможете поговорить. И о прошлом, и о будущем. А еще лучше, навести раненых. Вот кому сейчас тоскливее всего. И физическая боль, и моральная. Все воевать будут, а они лежат и ничем помочь не могут. Им труднее.

– Да, ты прав. – Ванюшкин поднялся, запихивая блокнот в карман шинели.

Корреспондент ушел, а Соколов подошел к связистам в завешенном брезентом углу. Скоро рассвет. И снова бой. А у немцев здесь большие силы. И подтянут еще. За аэродром они будут драться. Мы можем все тут лечь и не взять его. А можем взять и все лечь там. И потом будут говорить о какой-то станице Тацинской, которая невесть что из себя представляет. Просто один из маленьких населенных пунктов в донских степях. А бились за него и умирали, будто это пуп земли. «А для нас любой населенный пункт на своей земле пуп, – подумал Соколов. – Там наши люди, мы ушли и оставили их. И теперь надо все возвращать. Да, умрем. Может быть, мы все тут умрем, но нам есть за что умирать. Даже за этот маленький населенный пункт. Просто он наш, как и все остальные. Нам ведь не важно, как он называется: станица Тацинская, деревня Ильинка или город Ленинград. Мы будем умирать за каждый дом и каждую улицу. Самое главное, что мы готовы на это, а фашисты нет. И в этом их слабость. И поэтому мы все равно победим».

Эта мысль понравилась лейтенанту Соколову, и он улыбнулся, гладя в окно на белый снег, укрывший почерневшую станицу.

Глава 8

Утро 24 декабря было удивительно тихим. Бойцы лежали и ждали приказа. Каждый понимал, что снова надо будет подниматься в атаку, что командование продолжает готовить наступление. И немцы не сомневались, что русские снова станут атаковать. И в станице, а главное, на тыловом аэродроме неподалеку от Тацинской шли приготовления. Командующий 8-м корпусом «люфтваффе» генерал Мартин Фибиг не спал всю эту ночь, то и дело пытаясь связаться со штабом 4-й воздушной армии. Его беспокоило, что самолеты продолжают прибывать на аэродром, свозятся боеприпасы, приходят цистерны с горючим, а русские танки вот-вот ворвутся в станицу. А там и до аэродрома рукой подать.

Но генерала успокаивали, что остановят наступление русских, клятвенно обещая, что брошенные в бой новые резервы сомнут вымотанный в боях и понесший катастрофические потери русский танковый корпус. Русские пришли сюда и найдут тут свою могилу. Их наступление фактически остановлено, а в отместку за армию Паулюса русским устроят свой котел. И тогда ход войны снова изменится. Генерала Фибига даже стыдили за паникерство и неверие в гений фюрера, который способен сломать русским хребет.