Сталинградский калибр

И когда генерал Фибиг почти успокоился и смог унять нервную дрожь в руках, которой он стыдился перед подчиненными, небо разорвали огненные струи и истошные звуки русских реактивных снарядов.

Утром 24 декабря вся имеющаяся артиллерия и подошедший ночью и занявший позиции 413-й Гвардейский минометный дивизион обрушили на фашистов шквал огня. Земля и оборонительные сооружения взлетали вверх в клубах черного дыма. Горело все, даже то, что не могло гореть. И в 7.30 утра, когда на Тацинскую и тыловой аэродром рванулись советские танки, с него взлетел транспортный «дуглас», в котором едва успел унести ноги генерал Мартин Фибиг.

Удар, нанесенный с трех сторон по изувеченной и разметанной снарядами немецкой обороне, был столь ошеломляющим, что паника началась почти сразу. Когда вечером 23 декабря захлебнулась атака, генерал Баданов понял, что ему остается одна последняя попытка. Еще немного, и к немцам подойдет подкрепление. Он знал, что наши части теряют темп общего наступления, а немцы отчаянно контратакуют. Его прорыв попытаются закрыть сразу же. И он был прав, потому что Манштейн еще ночью 23 декабря, понимая, что ему не пробиться к Паулюсу, принял другое решение. Самым важным сейчас было остановить продвижение советских войск и выбить корпус Баданова из Тацинской. И на Баданова ринулись передислоцированные 11-я и 6-я танковые дивизии Манштейна. Но немцы опоздали на целые сутки. Когда танковые части форсированным маршем двинулись к Тацинской, Баданов уже обрушился на аэродром. И там начался кромешный ад. Танки шли, снося ограждения из колючей проволоки, сминали дерево-земляные укрепления и огневые точки, расстреливали в упор из орудий бетонные ДЗОТы и капониры, разносили в щепки вспомогательные строения. Падали вышки, горели емкости с горючим, полыхали самолеты на рулежных дорожках и стоянках. Грохот разрывов был везде, пулеметные очереди косили все, что встречалось на пути. Немцы в отчаянии бросили навстречу советским танкам все, что у них было. Завязался встречный танковый бой, горели «тридцатьчетверки», горели легкие танки, но части Баданова, сметая все на своем пути, прошли по аэродрому губительным смерчем, оставляя за собой только огонь, черный дым и смерть. Базы снабжения по воздуху окруженной армии Паулюса больше не существовало…

Все горело и трещало, дышать было нечем, но Баданов потребовал связь.

– Задание выполнено! – подавляя кашель, пытался докричаться генерал. – Аэродром захвачен, уничтожено более сорока самолетов противника, склады с провизией, запасы топлива и боеприпасов.

– Держать аэродром и станицу, Василий Михайлович! – услышал он в ответ. – Это очень важно. Любой ценой держаться. Помощь вам придет! Желаю успеха…

Баданов снял шапку и вытер рукой потное лицо. Он физически чувствовал, как воротник гимнастерки стал липким и неприятным. Генерал всегда отличался опрятностью, считал, что советский офицер ни при каких обстоятельствах не может позволить себе быть неряшливым. Этого он всегда требовал и от своих подчиненных, и от солдат. И вот сейчас шея зудела и чесалась оттого, что он двое суток не менял подворотничок на гимнастерке. Запасной чистый комплект обмундирования и некоторые личные вещи Баданова сгорели в машине, двое ординарцев были ранены. Да у него просто не было времени сменить гимнастерку.

– А дальше будет только сложнее, – тихо сказал генерал. А затем приказал уже обычным властным уверенным голосом: – Занять круговую оборону. Закрепиться на занятых рубежах. Сформировать из толковых бойцов поисковые группы и прочесать весь аэродром. Медикаменты, оружие, боеприпасы, документы, живых фашистов – все в штаб, обо всем докладывать. Окопы полного профиля, восстановить блиндажи. Командирам частей в течение часа доложить о потерях и наличных силах и средствах. Выполнять!