Сталингранские сны (СИ)

- А ты дотяни! У вас там РАФ фронтовая, или самоделка? Придумай, голова! - сказал Чуйков, исподлобья оглядывая стоящих около фургона беженцев, охрану, командиров, - чего рты раззявили, не видели, как генерал в цирке выступает? Ну-ка все отсюда!

- Разойдитесь, граждане, отойдите, товарищи! - стали наперебой повторять автоматчики охраны, маша руками, как чайки крыльями, оттесняя всех к дороге.

Неведомым образом, без команды, а может быть кто-то и отдавал подобный приказ, роты снова разошлись вдоль дороги длинной, неровной волной. Они полурастворились в степной траве, частично смешавшись с беженцами. Красноармейцы, радуясь привалу, утомлённые жарой, расселись кто где. Кто-то принялся уничтожать сухой паёк: сухари, гороховый концентрат, перловую кашу, другие задымили папиросами - остатками былой роскоши из Славянки. Некоторые, подложив под головы вещмешки или шинели, и, как единственную защиту от солнца и мух, примостив пилотки на глаза, дремали. Между солдатами принялись ходить санитары с бидонами и черпаками. Они осторожно разливали воду во фляги. Тут же, с видом грибника в лесу, бродил старшина из отделения полевой почты, и собирал написанные письма. Возницы поправляли конскую упряжь, осматривали копыта, поклажу. Командиры, связные, ординарцы и конные разведчики артиллеристов спешились. Держали утомлённых лошадей под уздцы. Бродили с ними от одного пятна травы к другому, желая хоть чем-то поддержать на жаре силы животных. Лошади отчаянно мотали хвостами из-за мух и слепней, водили мордами по непривычной для себя себя степной зелени, выискивая, пробуя, то разлапистую бакманию, то астрагал, то стебли кияка.

После авианалёта и недобрых известий из Котельниково, все что-то обсуждали, уже не посмеивались как обычно, вслушивались с звуки далёкой стрельбы, вновь и вновь осматривали небо. Среди разбитых бомбами армейских повозок, между чёрных воронок по-прежнему горел грузовик. Вокруг него проплешинами горела сухая трава. Вдалеке, за Котельниково, горел, казалось, весь горизонт. На большую высоту поднимались чёрные столбы дыма. Артиллеристы, пользуясь остановкой, принялись прикручивать бечёвкой к щиткам, стволам, лафетам и зарядным ящикам своих 45-миллиметровых пушек, даже к конскому снаряжению, пучки кустистой травы. Им казалось, что это снизит заметность с самолёта, хотя ни тени, создающие вполне читаемые силуэты упряжек с передками и орудиями, ни пыль от них, они всё равно скрыть не могли бы, даже если превратили пушки в подобие мохнатых чудовищ. Однако это успокаивало и отвлекало их от тревожных мыслей.

В третьей роте, среди сидящих на земле казахов, стоял совсем юный младший политрук, наверное ответственный секретарь комсомола. Развернув газету, он что-то рассказывал. Казахи слушали напряжённо и неподвижно, словно окаменевшие, даже от мух никто не отмахивался, но чувствовалось, что они ничего не понимают. Чуйкову на секунду почудилось, что это совсем не казахи, а молодые китайские солдаты, перед атакой на городок Ичан, и всё сейчас происходит опять будто бы в Китае год назад. Словно опять четыре японские пехотные дивизии, две отдельные бригады, части 3-го механизированного полка, артиллерийская бригада, горный артиллерийский полк и японская авиация 11-й армии наступают на город Чанша на реке Сянъцзян - древнюю столицу южного Китая, а десять китайских армий гоминьдана её обоняют. Японцы уже форсировали Синъцзян, вышли на берег реки Мило, захватили плацдарм Укоу - Фулинпу, и прорвались к городу в районе Хуанхуаши - Юнаньши. И вот теперь китайские 26, 72, 74-я армии готовятся наносить заранее подготовленный и спланированный советскими военными советниками удар с фланга и тыла по главным силам японцев, после чего японцы неминуемо покатятся назад, или будут все уничтожены в котле окружения. Молодые китайцы сидят в траве, напряжённо ожидая сигнал к атаке, и нежелание жить сквозит во взглядах, а есть только желание мстить японцам за Нанкинскую резню, когда за месяц японские нелюди зверски убили сотни тысяч гражданских, мстить долгое и кровавое поругание цветущей родины...

Его отвлекла ссора среди людей, делящих мясо и органы убитой при авианалёте корову, ярко выраженный южно-русский говор, и даже восклицания на идише:

- Киш мир ин тухес! Ма ата мохер ли локчим! Их вейс?!