Сталинизм и война

На рубеже 30—40-х гг. начался новый период в истории РККА. В памяти всех служивших в то время не без оснований встает в первую очередь дисциплинарный устав, введенный приказом НКО № 356 от 12 октября 1940 г.[266] Старый устав освобождал военнослужащего от обязанности выполнять явно преступные приказы. Заметим, что в зарубежной юстиции нет единого мнения об этом. Часть юристов — за безусловное выполнение любого приказа, за его выполнение отвечает лишь отдавший приказ. Но есть и доктрина «разумных ружей»: солдат должен думать о соответствии приказа конституции. Различные мнения высказываются и в нашей прессе. Для А. Плут-ника, например, проблемы нет. В «нормальных условиях» приказ командира — «закон для подчиненных». Заметим, что эта фраза, бытующая в армии, может быть образом, символом, но не больше. В юридическом отношении она некорректна. Однако в условиях «ненормальных», такими, по Плут-нику, они становятся, если «армию бросают против собственного народа, против демократии», — приказ не должен выполняться. Увы, в жизни все много сложнее. Как определить, кто в данном случае представляет народ и демократию, а кто — их врагов? Запретить же использование войск против, так сказать, «внутренних врагов» ни одна из демократий еще не решилась.

Согласно уставу 1940 г. красноармеец должен был выполнять любой приказ. Больше того, командир был обязан применить силу и оружие при невыполнении подчиненным его приказа. В основе нового устава лежала старая, как мир, идея слабых и ограниченных. Бездумное повиновение начальству покорной массы — это принцип Фридриха II и Николая I. Не случайно, он был отвергнут в основном еще Февральской революцией. Сталин со свойственным ему упрощенством вернулся к принципам своих предшественников. Было объявлено, что в РККА не может быть незаконных приказов. В действительности, однако, такие приказы отнюдь не были исключены, как и не был создан механизм их предотвращения. Но буквально через несколько месяцев не какие-либо рядовые, а высшие руководители РККА Тимошенко и Жуков оказались перед страшной дилеммой: выполнять или не выполнять явно преступный приказ Сталина. События 22 июня 1941 г. оценили и самих этих деятелей, и морально-юридические нормы, которыми они руководствовались.

Вопрос об ответственности военных за выполнение преступных приказов, явно невыполнимых задач в современных условиях, особенно после использования армии во внутриполитических целях, даже в интересах борьбы между фракциями власти, стал весьма актуальным. Но военные историки остаются безучастными. Вскользь коснулся проблемы Павленко в книге «Была война» (1994). К сожалению, он свел ее к ошибочному утверждению, что советских командиров всегда наказывали, а политработники выходили сухими из воды. Автор обошел молчанием главное. Остались безнаказанными виновники гигантских людских и материальных потерь — политики и генералы.

Устав 1940 г. сыграл злую шутку с самой военной элитой. Беспрекословно выполняя все приказы диктатора, многие военачальники много раз оказывались соучастниками его преступлений. Причем, на их месте было бы наивно ссылаться на «приказ начальника». Маршалы — не новобранцы. Тезис германских военных преступников «плохой фюрер — хорошие генералы» не спас их в Нюрнберге. Тогда жрецы Фемиды и Клио не ставили вопрос о вине генералов из числа победителей. Лишь позднее комиссия международного права при ООН укажет, что исполнение приказа правительства или начальника не освобождает от ответственности, если фактически был сознательный выбор. И далее. «Мнение о возложении ответственности за совершение преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности, несмотря на наличие приказа, который в таком случае не может не носить преступного характера, и, следовательно, является не только необязательным, но даже невозможным для исполнения с точки зрения права, становится в настоящее время преобладающим»[267]. Распространяя мнение нынешних экспертов на те годы, мы не нарушаем требования историзма. Еще Наполеон оставлял за командующими право не выполнять приказ политиков, который привел бы армии к гибели. Гареев называл наиболее приближенных к Сталину военных деятелей продолжателями дела М. Драгомирова и Д. Милютина. Однако эти генералы были прогрессивными теоретиками и практиками. Выдающийся реформатор Милютин осуждал «систему террора» в российской армии, когда «все, не исключая старых заслуженных генералов, безропотно покорялись произволу старшего начальства». Он многое сделал, чтобы «наступили требования законности и гуманности в служебных отношениях».