Сталинизм и война

Закрыта большая часть документов, которые, по мнению недалеких членов Политбюро и маршалов, не отвечали воспитанию народа и армии, безопасности государства. Устранение этого порока проходит вяло. Но мы не считаем недостаток документов «главным препятствием»[348]. Проявляя политическую и профессиональную незрелость, многие историки сектантски относятся к зарубежной науке. Сотрудничество носит во многом показной характер. Западные ученые нередко спрашивают, почему они вынуждены принимать у себя не специалистов, а вчерашних эмигрантов или сегодняшних чиновников типа Г. Куманева и О. Ржешевского. На Западе понимают, что ситуация в нашей историографии препятствует развитию мировой литературы о войне. Мы должны достаточно четко представить себе, что вследствие отставания советской военной историографии нам волей-неволей придется воспользоваться опытом зарубежной, очевидно, в первую очередь, германской науки в исследовании весьма важных проблем войны. Среди них — роль «вождей», их преступления, военное управление в условиях автократии, судьба военнопленных, сопротивление деспотии, повседневная жизнь народа и армии, эмиграция, преодоление пагубных последствий автократии.

2

Анализ отечественной и зарубежной историографии разных направлений приводит к выводу: для воссоздания истинной картины войны недостаточно описать все положительные и отрицательные явления тех лет. Нужно раскрыть взаимосвязь, взаимодействие всех положительных тенденций, принципов, приемов, идей и действий: демократических и самодержавных, подлинно- и ложносоциалистических, народной инициативы и принуждения, цивилизованных и диких, нормальных и чрезвычайных, целесообразных и абсурдных, интенсивных и экстенсивных, гуманных и зверских, общечеловеческих и провинциальных, героических и подлых. И дело не только в этих полярных вещах. Например, взаимоотношения народа и власти характеризовались самыми различными позициями — от органического сотрудничества до активного протеста. Многие из нас отождествляют социализм и сталинизм, народ и «вождя», армию и «великого стратега», как будто на фронте и в тылу в самых различных формах не проходило противоборство прогрессивного и регрессивного. Наша вина и беда состоит в том, что мы не сумели понять: страшную войну СССР выиграл не благодаря, а вопреки Сталину и сталинизму. Многие из нас не стремятся раскрыть великий подвиг народов, Вооруженных Сил и одновременно — ущербность руководства. Сталинизм, его место в предыстории, ходе и исходе минувшей войны — главная проблема, от решения которой в конечном счете зависит освещение не только войны, но и всего XX в. Преодоление сталинизма осталось актуальнейшей задачей современности, тем более что самые различные попытки реабилитировать и реанимировать сталинизм не только не прекратились, но и усилились.

В. Молотов, Л. Каганович, И. Бенедиктов и те, кто публикует ныне их воспоминания, пытаются доказать, что «система» была хороша, поскольку выдержала войну[349]. Но они избегают вопросы: какое место занимала эта «система» в ряду геополитических, экономических, морально-психологических и иных факторов победы; не была ли она в большей степени антиисточником, чем источником победы; как соотносятся добро и зло в деятельности Сталина и его группы. Мы полагаем, что главной силой, которая не только возместила громадный ущерб, нанесенный сталинизмом, но и преодолела внешнего врага, был народный энтузиазм, стократ усиленный угрозой порабощения. На чудовищные поражения и гибель армий, потерю городов и сел, республик и областей, на истерику командования народ ответил невиданным в истории единением и волей к победе. С. Ахромеев и другие авторы выводят агрессию, как и «максимальную мобилизацию сил» для ее отражения лишь из «военно-политического и географического положения» СССР[350], требуют отказаться от «упрощенной» критики «системы» и показать, «в чем конкретно» она «проявила себя отрицательно», а в чем «без нее нельзя было обойтись»[351]. Несомненно, сверхцентрализация, сверхжестокость, свойственные сталинизму, в какие-то моменты войны, в каких-то пределах способствовали победе. Но означает ли это, что рациональное в «системе» преобладало, что деспотия или ее отдельные элементы были необходимым условием победы?