Сталинская гвардия. Наследники Вождя

В героическом гагаринском ремесле были новые победы над американцами – такие, как выход Алексея Леонова в открытый космос. Лунную гонку – увы – в 1969 году мы проиграли, но подсластили пилюлю «триумфом космической автоматики» – лунным трактором. В 1971 году на орбиту выведена первая в мире станция «Салют-1». Посланцы СССР дежурили на седьмом небе круглогодично, побивая рекорды пребывания в космосе. Символом разрядки было рукопожатие в космосе героев «Союза» и «Аполлона». Символом укрепления братской дружбы народов социализма – совместные полеты с космонавтами из ЧССР, ПНР, НРБ, ВНР, ГДР, СРР, ДРВ, Кубы и даже МНР. Не буду расшифровывать аббревиатуры, пускай в этой книге дружественные страны называются по-брежневски.

Кто назвал восемнадцатилетие Брежнева эпохой застоя? Геологи? Нефтяники? Горные инженеры? Офицеры? Или, может быть, оружейники? Они находили для той эпохи другие определения: «Прорывное было время». Конечно, по сравнению с эпохой Сталина или Петра Великого брежневские прорывы и скачки выглядят не впечатляюще. Зато в 1964—1982 годах Россия продемонстрировала способность к эволюционному развитию без катаклизмов, без крови и штормовой штурмовщины.

Социалистическая система при Брежневе сохраняла (и укрепляла!) внешнюю монолитность. Нефтегазовые достижения СССР сделали надежнее экономические скрепы содружества. Главы государств восточного блока казались не менее «своими людьми» в Кремле и Ялте, чем когорта Политбюро. Гусак, Герек, Живков, Хонеккер, Кадар. Сложнее обстояли дела с капризным и своенравным Чаушеску. Тяжелое наследство получил Брежнев в отношениях с титовской Югославией. К счастью, двум жизнелюбивым маршалам удалось найти общий язык, Брежнев и Тито стали друзьями. Но случались в мире социализма и серьезные политические кризисы. Об одном из них – пражском 1968-го – мы расскажем в специальной главе. Дважды заставила поволноваться Польша. СССР не предпринял военного вмешательства в польские дела, ограничился партийным диктатом и экономической помощью. «Не танками, так банками», – говорили в ЦК. Поляки отвечали каламбуром на каламбур: «Лучше Каня, чем Ваня», имея в виду Станислава Каню, который некоторое время был компромиссным руководителем Польской Объединенной Рабочей Партии. Впрочем, штык и ракета в политике стран Варшавского договора всегда играли не последние роли, они создавали атмосферу содружества. И Станиславу Кане Брежнев сказал в стиле оракула: «Мы не войдем. Но, если возникнут сложности, то войдем». Генштаб СССР контролировал всю территорию Восточной Европы. Но метания Польши, где оппонентами коммунистов стали не «гнилые интеллигенты», а представители рабочего класса, были отчетливым знаком беды.

Кризис идеологии

Рутинная идеология, пронизывавшая быт советского человека от октябрятского возраста, к семидесятым годам начала подгнивать. Коммунистическим идеям пришлось выдерживать конкуренцию с западным глянцем, с холеными джентльменами и сексуальными сиренами «Плейбоя», с индустрией молодежной моды, с изобильной картинкой супермаркета. Политические комментаторы усердно разъясняли преимущества советской системы, говорили о коммунистических перспективах, но картинка западной скатерти-самобранки поражала воображение и все чаще побеждала, овладевала умами. Главные враги советского образа жизни – мещанство, потребительская идеология, частнособственнические инстинкты. При Брежневе (и в этом был его стиль!) борьба с этой чуждой идеологией проходила компромиссно, в духе разрядки. Оказалось, добропорядочный советский гражданин не обязан быть коммунистическим аскетом и фанатиком. Если раньше несвязанные с идеологией развлечения считались сомнительными – как «гражданин Вертинский» в стихотворении Ярослава Смелякова «Любка Фейгельман». Герои кинокомедий – таких, как «Цирк» или «Трактористы» – символизировали победу нового строя. Спортсмены воплощали «готовность к труду и обороне» и своими рекордами тоже утверждали преимущества социализма. А Брежнев сам подавал пример азартного боления с минимумом политических подтекстов. Появилась массовая культура, которая пропагандировала советские ценности менее навязчиво, чем это делалось во времена Хрущева и Сталина. Появилась беззаботность, не свойственная осажденной крепости.