Сталинские соколы

И то, что я пришел в сознание, а тем более моя внезапная реакция, вывела русских из себя. Отстранив фельдшера, сопровождая действия какими-то словами, меня начали жестоко и расчетливо бить и, наверное, забили бы насмерть, если бы не помощь их командира, давшего приказ остановить экзекуцию. Меня отволокли на корму бросив на плетеное кресло, совершенно не вписывающееся в обстановку военного корабля. Я был в сознании и мог убедиться, что это был не транспорт, а именно военный корабль с набором вооружения. Это был тот самый, атакованный мной эсминец голубоватого цвета. Он избежал прямого попадания бомбы, но на корме еще виднелись следы попаданий моих «Эрликонов» и «Рейнметаллов». То, что пока меня не расстреляли, было чудом. Сейчас у меня появилось время обдумать, как себя вести пытаясь спасти жизнь.

Мы подошли к берегу, там меня уже ждал конвой, доставивший в севастопольскую тюрьму. Удивительно, но меня больше не били. Только допрашивали два человека, один из которых говорил по-немецки. Я решил, что единственным шансом сохранить жизнь является предание значимости и загадочности собственной персоне. Поэтому сразу сообщил, что являюсь офицером секретного подразделения люфтваффе, предназначенного для тайных операций, одной из которых и была атака на корабли, везущие некий секретный груз, и что я знаю о готовившихся новых налетах. Частично я блефовал, но, попытавшись узнать максимум информации от говорившего на немецком языке офицера, понял, что почти попал в точку. Корабли атакованный мной являлся крупным эсминцем «Ташкент» доставивший в город боеприпасы. В результате моей одиночной атаки несколько членов экипажа были ранены, так что мне еще крупно повезло быть не растерзанным матросами. Также слегка прояснилось чудесное спасение из тонущего «Эмиля». Курс корабля практически совпадал с местом моей вынужденной посадки, самолет еще не успел погрузиться на глубину, поэтому был подцеплен механиками из водолазной команды «Ташкента» и поднят. Кислород спас меня, когда фонарь разбили, я был еще жив, хоть и в бессознательном состоянии и русские решили привести меня в чувство, наверное, для того, чтобы допросить и расстрелять в сознании.

Неужели меня посчитали важной птицей! После нескольких часов допроса, во время которых русские пытались выяснить у меня как можно больше информации о подразделении и его целях, а я не только не скрывал, но даже пытался преувеличить значимость, включая собственную, меня отвели в камеру. Я снова в плену!

Тюрьма являлась зданием в несколько этажей с выходившими прямо на улицу окнами, закрытыми решетками. Моя, достаточно приличная, отштукатуренная белым одиночная камера находилась этаже на третьем. Первое время меня еще несколько раз вызывали на допросы и даже сносно кормили. Ничего нового я рассказать не мог и просто выдумывал какие-то подробности деятельности своего подразделения. Обязательно делая акцент на том, что в секретную эскадрилью я только что прибыл из учебной части и неудачная атака корабля – это мой первый боевой вылет.

Потом меня перестали вызывать, сократив питание до хлеба, вонючей сельди и картофеля. Находясь в плену больше месяца, я потерял счет дням, вначале я хотел делать насечки на стене, но поскольку не делал этого с первого дня, то все равно не знал точное число. С некоторого времени я заметил, что слышна не только артиллерийская канонада или работа моих коллег, но и огонь стрелкового оружия. Бои шли где-то рядом. Однажды приносивший паек красноармеец жестами сообщил, что мне скоро крышка. Через день меня вызвали в туже камеру, где допрашивали ранее. Офицер зачитал какую-то бумагу, а переводчик коротко объяснил, что как фашистский захватчик я приговорен к расстрелу. В камеру зашел караульный, и, толкнув меня в спину, повел в дверь.

Страха не было, была только усталость, возможно, я не успел осознать происходящее, а может, был готов к подобной развязке, лишь ноги стали ватными, и в голове сильнее пульсировала кровь. Ожидая, что приговор приведут в исполнение незамедлительно, я приготовился к скорой смерти, но на удивление меня вернули в камеру.

Прошло еще несколько дней, может – неделя. Пехотный бой за окном слышался все явственней. За мной никто не приходил, а затем в тюрьме послышался шум, дверь моей камеры отварилась, на пороге стоял румынский офицер с пистолетом в руке, за ним находилось пара солдат. Меня освободили солдаты румынской горной дивизии. Сегодня третье июля – теперь это мой второй день рождения.

Через несколько дней исхудавший, но живой, я попал в часть, где два месяца числился пропавшим без вести.

Я отделался от госпиталя, поскольку, на удивление, был цел, и к тому же узнал, что нас переводят в Европу. После нового плена мое отношение к русским несколько изменилось, они не порвали меня на части, не повесили и не расстреляли, не дали умереть с голоду.