Стальная метель

— Я знаю, — говорила она вдруг, — ты всё думаешь, почему я ещё так мало умею, когда вроде бы должна уметь всё. Но это как с возвращением твоей памяти помнишь? Ты что-то старался вспомнить, и у тебя начинала страшно болеть голова. Вот у меня что-то подобное — как только я позволяю себе, чтобы новое умение проникло в меня, вот сюда, — она показывала пальцем на точку между бровями, — как будто входит раскалённая игла… нет, скорее гвоздь, — и как бы раскрывается внутри. Это больно, очень больно, я бы потерпела… но это ещё и страшно. Ну, представь, тебе медленно вгоняют гвоздь в голову… Поэтому я изо всех сил противлюсь этим новым умениям… каждый раз как будто умираешь. Но я всё равно их впускаю, как только собираюсь с силами. Не злись на меня, пожалуйста…

— Я не злюсь, — говорил Ний. — Просто иногда досадно, но ты не обращай на это внимания.

— Уже не получается не обращать, ты извини, но я тебя чувствую, я не могу пока от этого закрываться, я тебя чувствую так сильно, будто с меня содрана вся кожа… Я научусь закрываться, но для этого нужно вбить в себя ещё десяток гвоздей, ты подожди, я их вобью, но не сейчас, не сразу…

— Я буду сдерживаться.

— Это ещё труднее переносить, ты лучше не сдерживайся, ты лучше говори словами. Потому что слова — они как-то снаружи, а это — изнутри. Нет, ты ни в чём не виноват, не надо так думать…

— Ты и мысли слышишь?

— Нет, не мысли. Чувства, ощущения… всякое такое. Я не хочу слушать мысли, да это вроде бы и невозможно, но потом… я всё равно буду видеть тебя насквозь, и с этим ничего не поделать, я же этим пока не управляю. Оно всё вбивается в меня само, когда я устаю сопротивляться… Если бы я ещё умела выбирать то, что в меня входит и во мне раскрывается, было бы проще, но я не умею, я получаю множество ненужных сейчас знаний, а то, что нужно, где-то далеко, ждёт своей очереди…

Она замолкла и не потом несколько дней не произносила ни слова.

Или:

— …А вдруг тогда всё произошло так, как говорилось в легендах? Отец умер, мама покончила с собой, я убила маму… Вышли мы трое. Вазила отправился домой, а значит, ты или я обрели силу бога. Но во мне только мамины умения, которые она мне передала, и больше я ничего не чувствую. Значит — ты? Ты чувствуешь что-то в себе?

— Нет. Наверное, эта чара, которую на меня наложил Черномор, воспрепятствовала.

— Не знаю, не знаю. Я вот чувствую, что в тебе появилось что-то новое, непонятное… но оно в такой глубине, что мне не видно совсем. Вдруг ты всё-таки бог, просто ещё этого не знаешь?

— Надеюсь, что и не узнаю никогда.

— Страшно быть богом?

— Невыносимо.

— Но ты ведь думал об этом?

— О чём я только не думал…

Или:

— Иногда я боюсь, что когда во мне всё раскроется, я сама превращусь в маму. Во мне всё будет её — и ничего своего. Её мысли, её поведение, её любовь… А меня не будет. Совсем не будет. И что тогда?..

Иногда она говорила так, что Ний её просто не понимал:

— …следы повсюду. Идёт человек, а перед ним его следы. И хорошо, когда живой идёт, а то ведь мёртвый, а сам того не знает. И почему-то все вверх идут, в гору, в лёд и мороз. Нечего там делать, в горах… одни орлы… Ворон умный, он против следов летит, что-то знает. Разрушитель мира уже на чёрном коне, сам белый весь, брат твой младший, а что делать? Я не знаю пока…

И она снова замолкала надолго.

Вокруг холма дважды ложился снег и дважды сходил, зима не торопилась. Теперь, когда соль была в достатке, Ний делал запасы: солил, а потом коптил или вялил козлятину и зайчатину. Зайцев было неимоверно много, их можно было просто сгребать в мешок — если бы в хозяйстве были лишние мешки. Драть мочало, чтобы что-то сплести, он пытался, но опыта не было, и некому было научить. Так что приходилось обходиться без мешков. Пару раз он подстреливал диких свиней, но подранки уходили, а сам он не решался удаляться далеко от холма: почему-то он знал, что постоянно нужно быть рядом. Эти предзнания пугали его, он ведь и сам боялся того же, что и Ягмара, — а вдруг сила бога досталась именно ему, просто пока дремлет, ждёт то ли часа, то ли случая…

Он бы всё отдал, чтобы этого избежать.

Впрочем, отдавать было как бы и нечего…

Наконец снег лёг всерьёз, в лесу он уже был выше колена, пришлось мастерить лыжи. На это ушёл день. Когда Ний вышел на лыжах, он увидел следы — конские и человеческие. Две лошади и несколько пеших, шедших с лошадьми рядом.

Он видел, что они свернули было к тому месту, где обычно держались мохноногие лошадки, но лошадки разбежались, и странники пошли своей дорогой.

Не думая пока ни о чём, он двинулся по следам и меньше чем в парсунге обнаружил стоянку. Людей было семеро, из них один, вроде бы, неходячий. Остальные рубили и таскали дрова и мастерили шалаш. Мальчик разбрасывал снег в сторонке, там, где торчали метёлки дикого овса и травы — видимо, чтобы измождённые лошади могли поесть.

Ний вынул из торбы бусы Ягмары и надел на шею. Теперь чужой взгляд с него скатывался, и можно было подойти поближе. Он пожалел, что не взял дальнозоркую шапку, но в ней мёрзла голова, а в лесу всё равно видимость невеликая.