Стальная память

Еще с царских времен здесь, на изрезанной пойменными оврагами возвышенности, в окружении болотистых низин, месте гиблом и для житья не шибко пригодном, селились люди из тех, кто не прижились по разным причинам в городе или были в нем не сильно желанны. Ютились там в большинстве приезжие, что не собирались выставлять свою жизнь напоказ, а, напротив, хотели по возможности поглубже скрыть ее от посторонних глаз.

До революции полиция редко наведывалась на Калугину гору, а посторонний прохожий, забредя сюда каким-то образом, скажем, находясь в подпитии или в поисках приключений, мог обратно и не вернуться. Не совала сюда нос и милиция, если не проводились какие-нибудь облавы, которые, впрочем, были редки.

Дома стояли поодаль, отгороженные друг от друга глубокими оврагами, большими огородами, а то и просто пустопорожними местами, заросшими лебедой да крапивой едва ли не в человеческий рост. Так что чужому глазу углядеть, что творилось в этих домах, было крайне затруднительно. А уж проехать по осени c одного конца поселка в другой, равно как и дойти, чтобы не завязнуть в мочажине по колено, было попросту невозможно.

Ежели порой кого спрашивали, «откуда он», и слышали в ответ, что «с Калуги», то благоразумно старались с ним никаких дел не иметь. Иначе облапошит, оберет до нитки, а то и вовсе ограбит.

Словом, Калугина гора, или просто Калуга, как звали свой поселок местные, была самым подходящим местом для блатных малин. И было их там немало. На одну из них в Гусином переулке и навел Всеволода Бабаева тот самый сведущий человек, проникшийся к нему доверием.

Держала малину бывшая хипесница[39], завязавшая со своей профессией не по желанию, а по возрасту, – стала стара для такого рода занятий. Проживала она одна, и воры поначалу захаживали к ней по старой памяти, чтобы на ночку-другую было где «кинуть кости», а потом она стала принимать фартовых[40] за деньги, как раньше отставные проститутки и солдатские вдовы сдавали угол бедным студентам. Кроме ночлежки, хаза[41] являлась местом воровских сходок, гулянок, дележа добычи и обдумывания воровских дел.

Про Бабаева сообщил отставной хипеснице Марусе белобрысый пацаненок, дежуривший подле ее дома. Как только Всеволод Леонидович отворил калитку, пацаненок стремглав побежал в дом и доложил хозяйке, что к дому идет какой-то ерикан[42] (для детей и тридцатипятилетние кажутся стариками), с виду фраер с кушем[43]. И не успел Бабаев ступить на крыльцо, как дверь дома отворилась и на крыльцо вышла сама хозяйка – женщина годов за пятьдесят, еще не старуха, но мужиками и загульной жизнью столь изнуренная, что на вид ей можно было дать все шестьдесят, да еще с гаком. Бабаев негромко сказал ей несколько нужных словечек и сунул в руку денежку, по всему видать неплохую, поскольку хозяйка осклабилась и гостеприимно распахнула перед Всеволодом Леонидовичем входные двери.

В хазе были только Юрка Шматов с Жоркой Долгих. Они сидели за столом и тихо перебрасывались редкими словами. Перед ними стояла ополовиненная бутылка водки и закусь в виде нескольких соленых огурцов. Правда, в углу на голом матрасе дрых вдребезги пьяный мужик в тельнике под клетчатой рубахой, но он был не в счет: пьяные и дети – человеки не совсем полноценные, поэтому и отношение к ним соответствующее.

Бабаев пришел в хазу подготовленный. Несколько дней он ходил кругами вокруг продуктового склада Средневолжского противотуберкулезного госпиталя инвалидов Великой Отечественной войны, изучил график дежурств охранников, а также возможные пути отхода, если при ограблении склада пойдет что-то не так. Продумал, какое оружие нужно иметь и сколько, и на чем вывезти награбленное. А вот куда его везти – должны были подсказать подельники, которых Всеволод Леонидович рассчитывал найти на хазе. Плюс к этому еще и оружие: его тоже должны будут раздобыть его новые знакомые, поскольку одного его нагана, перешедшего Бабаеву в наследство от майора госбезопасности Колдобина, было для такого большого дела маловато. Гужевой транспорт тоже должны отыскать фартовые, у них для этого куда больше возможностей, чем у него.

К двоим фартовым, сидевшим за столиком и о чем-то беседовавшим, Бабаев подсел, спросив их разрешения. Вытащил из внутреннего кармана бутылку «Московской особой», а из бокового – бумажный сверток. Развернул: в нем оказались горбушка хлеба и два куска вареной колбасы каждый толщиной с палец, – закусь что надо! Разлили водку по трем стаканам. Выпили. С удовольствием закусили колбаской. После чего Жорка Долгих, не сводивший взгляда с Бабаева, дожевав колбасу, негромко изрек:

– Ну а теперь ботай[44], что тебе от нас надобно.

– Клиентов ищу, – просто, как своим, сказал Всеволод Леонидович, выказывая некоторое знание воровского жаргона. – Дело прибыльное замутить хочу, только вот одному его не поднять. Да и ходить на особняк[45] одному только в ущерб. А гуртом такое дельце провернуть, как два пальца!.. На полжизни хватит…

– Что за дельце? – по-деловому поинтересовался Жора.