Стальная память

Бандитов расстреляли одного за другим в воскресенье двадцать пятого мая одна тысяча девятьсот сорок седьмого года. А двадцать шестого мая, в понедельник, смертная казнь в советской стране была отменена.

Получили свое зрячие наводчики[103] бандитов и прочие помогальники. На различные тюремные сроки были осуждены родственники бандитов, прекрасно знавшие, чем они занимаются. Сели на разные сроки и сбытчики краденого, которых сдали бандиты. Барыгу Михаила Чуприна из Северного поселка, которого походя сдал Жорка Долгих, по распоряжению чинов из республиканской госбезопасности покуда не трогали – им занимался лично майор Илья Исаевич Прибытков, начальник особого отдела Министерства государственной безопасности республики. И деятельность Чуприна по скупке и сбыту краденого его совсем не интересовала…

Глава 25 Пожилой мужчина без руки

Праздник Первомая одна тысяча девятьсот сорок седьмого года Михаил Никодимович Чуприн встречал на работе, по графику это был его день дежурства. Обойдя хлебозавод и не обнаружив на его территории никаких посторонних лиц и вообще каких-либо нарушений, зашел в дежурку и подкинул дровишек в буржуйку, сработанную из железной бочки, – первое мая нынче выдалось холодным. Затем сел на стул и немигающе уставился на огонь…

Вспомнилось первое мая сорок второго года в Орле. Немцы не стали упразднять этот праздник, понимая, что жители к нему привыкли (и все равно, так или иначе, будут его отмечать), решили его просто переименовать: вместо Дня международной солидарности трудящихся Первомай превратился в День национального труда. Теперь вместо красных стягов по городу были развешаны флаги со свастикой, а из здания городской управы звучала музыка.

Ведь совсем недавно это было, а кажется, что прошло очень много времени…

Потом Михаил Никодимович плотно покушал и, когда собирал со стола крошки, услышал стук в ворота. Он вышел во двор и направился к воротам, за которыми стояли три человека в штатском.

– Открывайте, – властно произнес один из них, будучи, верно, старшим из троицы.

– А вы кто? – спросил Чуприн, уже понимая, что ему пришел конец.

Старший из троицы показал удостоверение, в котором алыми буквами было написано «Управление Министерства государственной безопасности», и произнес:

– Теперь понятно?

– Да.

Через минуту Чуприн уже сидел в машине, зажатый с обеих сторон мужчинами в штатском. Участь его была незавидна…

После обыска в доме Михаила Чуприна, где при понятых-соседях были изъяты деньги в количестве ста пятидесяти тысяч, карманные часы немецкого производства, пачка облигаций государственных займов, письма и фотографические карточки, состоялся первый допрос, на котором Чуприн начал давать признательные показания. Оказалось, что безобидный с виду сторож хлебозавода Михаил Никодимович Чуприн, которому соседи оставляли под присмотр своих детей, когда у него были нерабочие дни, является военным преступником и предателем. Мало того, каким-то образом стало известно, что Чуприн был в годы оккупации города Орла начальником «русского гестапо» и служил нацистам не за страх, а за совесть. И что руки его по локоть в крови партизан, подпольщиков и просто советских людей, не пожелавших служить немецким оккупантам.

Ошарашивающая новость распространилась по поселку с быстротой молнии. Буквально через сутки, уже после того, как военного преступника под конвоем повезли в Орел, где его надлежало судить, дом Чуприных сгорел вместе с имеющимся в нем имуществом. Что это был поджог, было ясно всем, в том числе и милиционерам, приехавшим разбираться по поводу пожара. Однако поджигателей не нашли. Да и не очень-то старались.

В Орле после череды допросов Чуприна закрыли в бывшей каторжной губернской тюрьме – Орловском централе, при немцах исполнявшем роль концентрационного лагеря. В течение семи недель собирали свидетельские показания бывших подпольщиков, а еще отбывающих наказание бывших сотрудников «русского гестапо», то есть орловского сыскного отделения, и простых горожан, побывавших в лапах ведомства Чуприна. Свидетельские показания – а их было около восьмидесяти – собирались тщательно и скрупулезно, чтобы у предателя не было ни единого шанса выкрутиться. После проведения нескольких очных ставок со свидетелями злодеяний Чуприна он был принужден сознаться в содеянном.

Открытый судебный процесс длился полных шесть дней. Все желающие в зал судебных заседаний не поместились, поэтому заседания суда транслировались через специально установленные репродукторы. Государственный обвинитель потребовал для Чуприна расстрела. Выступая с последним словом, Михаил Никодимович вроде бы искренне каялся, просил у горожан прощения – как будто за злодеяния и убийства можно простить – и просил суд оставить ему жизнь. После короткого совещания суд вынес предателю смертный приговор. Полтора месяца он еще покоптил небо, ежеминутно ожидая, что за ним вот-вот придут. А потом приговор был приведен в исполнение. Говорят, когда его вели на расстрел, он беззвучно рыдал. Но это мало кого трогало…

* * *