Стальной призрак

– Да, Коля, – кивнул Соколов, посмотрев на возбужденного заряжающего. – Взорваны. Даже железнодорожный мост взорван. Это необходимо, чтобы задержать врага. А помощь все равно приходит. Ночами по искореженным опорам взорванного моста на тот берег перебрасывается подкрепление, организована передача боеприпасов. Обстановка напряженная, очень большие потери.

– Только про нас вот забыли, – подал голос Блохин.

– Расценивайте это, товарищ сержант, – строго заявил Соколов, – как данную нам возможность привести в порядок матчасть и подготовиться к предстоящим боям. Лично я это понимаю именно так. И требую этого от своих подчиненных.

– А с ними что? – Блохин опустился на корточки возле лежанки, поправил шинель, которой была укрыта Фрося. – Эх, горемыки.

– Пока будут с нами. Алевтина за ними присмотрит. Я думаю, мы найдем способ вывезти детей из города в безопасное место. Все! Ужинать и отдыхать!

Алексею не спалось. Он вышел на улицу и уселся на ступеньках. Нет, не скоро опять любоваться ночным небом, вдыхать свежий ночной воздух, слушать сверчков. Ступени вздрагивали от далеких разрывов, гудела под ногами земля. Зарево за рекой полыхало на половину ночного неба. Неужели и этот город придется оставить?

Лейтенант потряс головой, отгоняя страшные мысли. Он только что сам своим подчиненным говорил, что этого не будет, не может такого быть. А что теперь? Он-то знает, какие силы фашисты бросили на Воронеж. Нет, нельзя, стал убеждать себя Соколов. Даже думать нельзя об этом. Такие мысли делают людей слабее. Думать нужно о том, что по приказу командования мы двинемся в бой и разгромим, погоним врага со своей земли. Или умрем, но умрем с честью, не отступив со своих рубежей. Нельзя больше отступать. Вот такие детки, как Проша и Фрося, что лежат сейчас в доме за его спиной, они не позволяют больше отступать.

Мысли о детях снова заставили Алексея вздохнуть. Алевтина, сорокалетняя женщина, живущая с годовалым ребенком в подвале соседнего дома, помогала танкистам. И эту помощь пришлось принять.

Когда Соколов поставил танки в парк, экипаж Началова увидел плачущего мальчика, ползавшего в траве. Танкисты подошли к ребенку, решив, что с его родителями что-то случилось. Алевтина горько плакала одна в пустом подвале, где было оборудовано жилье. Там было безопаснее, но есть женщине было нечего, кормить ребенка было тоже нечем. Максим был ее внуком – сыном дочери, ушедшей на фронт санинструктором. Деньги кончились, продукты кончились, в городе не работало ни одно предприятие. Сам город фактически стал линией фронта.

И танкисты стали помогать отчаявшейся женщине. Уже через час сержант Началов отнес ей котелок супа, сваренного на скорую руку прямо во дворе из НЗ экипажа. А вечером танкисты собрали, что могли, и пришли к женщине. Алевтина плакала и пыталась упасть в ноги солдатам, а потом, когда немного успокоилась, объявила, что не может вот так просто принимать помощь. Пришлось согласиться на то, чтобы она стирала двум экипажам белье. Правда, мыло ей выдали из своих запасов и воду носили по очереди, назначив дежурство. А на следующий день Соколов рассказал Алевтине историю Проши и Фроси, которых они вывезли с поля боя.

Другого выхода нет, понимал Алексей. Оставим ей денег, продукты, какие сможем. Не бросит она детей, по глазам видно, не бросит. Но выживут ли они тут, если танкистам придется уйти? А если мы погибнем? Война ведь! Страшно стало от того, что эти слова в голове Соколова стали привычными. Вот ведь как произошло. Никогда бы не подумал, что такое может быть – человек привык к войне. Привык стрелять, привык убивать…

Свет фары вынырнул из-за поворота, и сразу улица наполнилась треском мотоциклетного двигателя. Соколов поднялся со ступеней, напряженно глядя на приближавшегося мотоциклиста. Он уже все понял. Тоже привычка – чувствовать и понимать, когда ситуация меняется. По таким вот признакам, как одинокий мотоциклист в ночном городе, который может быть только посыльным от командира штаба, с которым нет телефонной связи.

– Срочное сообщение лейтенанту Соколову из штаба дивизии, – крикнул мотоциклист, резко остановившись прямо возле порога.

– Я лейтенант Соколов, – поправив на плечах ватник, ответил Алексей.

– Вам приказано срочно явиться в штаб! Я за вами.

Небо осветилось на юге. Вспышки были яркие, кроваво-красные, вполовину неба. И тут же донесся грохот разрывов. Это было не на правом берегу Воронежа. Бой, судя по всему, разворачивался на левом берегу. Неужели прорвались?

Штаб дивизии располагался в старом двухэтажном здании из красного кирпича с частично сорванной взрывом крышей. Почти все окна заколочены фанерой или завешены одеялами.

Соколов вбежал по разбитым, наскоро очищенным от осколков кирпича и штукатурки ступеням. В большом коридоре высокий подполковник с повязкой дежурного что-то объяснял двум молодым командирам и усатому мужчине в гражданском запыленном пиджаке, подпоясанном на военный манер офицерским ремнем с кобурой.

Вошедший следом мотоциклист торопливо доложил: