Стамбул. Сказка о трех городах

Росписи, колонны, архитравы и потолки были покрыты серебром. Солнечные лучи отражались от полированного мрамора. Царящий тут сейчас средневековый сумрак обманчив – Айя-София сверкала зеркальным блеском. Бронзу и золото, а также «мраморные луга»{377} везли со всего света: зеленый порфир – из Хаэмоса на Балканах, а также – из Лаконии, с красными прожилками – с Ясского хребта, желтый – из Лидии, шафранно-золотой – из Ливии. Везли и тирский пурпур. Здесь дела Божьи предстали во всей своей славе: внутреннее убранство собора украшали колонны из эфесского храма Артемиды, двери привезли из Пергама, из храма Зевса.

Здание собора походило на какое-то языческое сооружение, однако все эти сокровища мира собрали здесь во славу Господа и – что немаловажно – во славу его связи с человеком. На флеронах внутренних колонн выгравированы переплетенные инициалы Юстиниана и Феодоры. Здесь слава и величие Греции и Рима сливались со всевозможными восточными излишествами, какие некогда рисовало воображение афинских драматургов, например, Еврипида (который насмехался над Еленой Троянской за то, что она отправилась в Анатолию за Парисом, польстившись на его «злаченые чертоги Востока»). Греко-римские фантазии о Востоке отныне стали осязаемыми благодаря грекоговорящим римлянам.

В Прокопия Айя-София вселяла благоговейный трепет:

«В высоту он поднимается как будто до неба и, как корабль на высоких волнах моря, он выделяется среди других строений, как бы склоняясь над остальным городом, украшая его как составная его часть, сам украшается им, так как, будучи его частью и входя в его состав, он настолько выдается над ним, что с него можно видеть весь город как на ладони. Его длина и ширина так гармонично согласованы, что его вообще нельзя назвать ни очень длинным, ни сверх меры широким. Несказанной красотой славится он. Блеском своих украшений прославлен он и гармонией своих размеров; нет в нем ничего излишнего, – но нет и ничего не хватающего, так как он весь во всех своих частях, в надлежащей мере являясь более пышным, чем обычно, и более гармоничным, чем можно ожидать от такой громады, наполнен светом и лучами солнца»{378}.

Даже и сегодня, в переполненном, залитом неоновыми огнями Стамбуле в ночи чувствуется грозное присутствие неосвещенной Айя-Софии. В сумерках она притягивает, словно черная дыра – полная противоположность своему средневековому сиянию, когда тысячи горящих в ней лампад направляли моряков на судах, что шли по Босфору и Мраморному морю. Мы задержались на внешних атрибутах этого поразительного сооружения, совсем позабыв о феноменальной религиозной и психологической значимости истории этого храма.

В те времена считалось, что все сущее – статуи, святилища, сооружения – пропитано некой кипучей силой. Верили, что именно эта благодатная сила сдерживает и питает все физические и метафизические явления в жизни человека. А этот храм, мать всех церквей, посвящался Софии, Премудрости Божьей.

Греческое слово sophia обозначало какое-нибудь практическое умение. Гомер называл своих героев sophos, мудрыми, если они умели укрощать лошадей или строить корабли. Слово сохранило это значение и в эпоху поздней Античности и обрело воплощение в образе богини мудрости. Богиня мудрости позволяла не только мистически, исключительно чувственно познавать мир и его тайны, но и непосредственно участвовать в реальных событиях. Это – мудрость улиц и женщин, а не одних лишь мужчин, что сидели в читальных залах.

София бегло упоминается на страницах Танаха и греческого Нового Завета, а также во множестве распространенных религиозных текстов. Чаще о богине мудрости говорится в апокрифах, религиозных текстах, содержавших, по общепринятому мнению, неприемлемые истины и поэтому исключенных из числа канонических. Многие христиане считали Софию некой возвышенной силой, породившей самого Христа.

На этой французской гравюре на дереве, относящейся к концу XIX в., представлен облик Айя-Софии до прихода османцев в 1453 г.