Стамбул Стамбул

И я тоже рассмеялся, как будто сидел там, во дворце, рядом с теми пожилыми женщинами. Попытался повторить последнюю фразу, но не смог – захлебнулся смехом.

Дядя Кюхейлан и Демиртай хохотали пуще моего. Сон и смех в минуты, свободные от боли, шли им на пользу. Взгляд становился бодрее, оживал сорванный во время пыток голос. Переглянувшись точь-в-точь как обитательницы гарема, они снова рассмеялись, на несколько мгновений забыв, где находятся. А может быть, они потому так и смеялись, что ни на миг не могли забыть об этом.

Попав в тюрьму, первые несколько дней человек не способен осознать, что с ним случилось. У него не получается совместить в сознании самого себя и камеру. Потом он начинает думать о времени. Когда жили люди, оставшиеся в городе наверху, – несколько недель или несколько столетий назад? Есть ли разница во времени между тем, что происходит здесь и во дворце? Разговаривая друг с другом, мы понимали, что не свалились сюда из пустоты, а пришли из времени, текущего за пределами тюрьмы. Но из какого? Пытаясь понять это и напасть на след настоящего времени, мы рассказывали друг другу истории.

Студент Демиртай перестал смеяться.

– До самой последней сцены все, о чем ты говорил, оживало перед моими глазами, словно фильм. Плывущий по волнам корабль, бредущая по пустыне девушка, звезды над хижиной, приближающееся облако пыли… Потом пленка оборвалась. Начав смеяться, я выпал из времени этой истории и вернулся в тюремное время. Едва прозвучала последняя фраза, все картины, нарисованные моим воображением, стерлись.

– Позавчера, когда дядя Кюхейлан поведал нам историю про волка, ты говорил то же самое: рассказ оживал у тебя перед глазами. Ты хочешь стать кинорежиссером?

– Да, мне хотелось бы стать режиссером, чтобы снять на пленку все эти истории. Хотя некоторые, может быть, уже сняты…

В разговор вступил внимательно слушавший нас дядя Кюхейлан:

– Что, эту историю тоже все знают?

– А ты ее не слышал?

– Нет, не приходилось.

– Ну вот, значит, мы впервые рассказали историю, которой ты не знаешь. Повезло тебе!

– Я, Доктор, конечно, хорошо знаю Стамбул, но историй о нем, которых я еще не слышал, все равно очень много. И мой отец, возвращаясь из Стамбула, каждый раз говорил, что узнал что-то новое, услышал о каких-то новых интересных людях и событиях, с восторгом нам о них рассказывал. Он говорил, что улицы Стамбула становятся все шире, а дома – все выше и от этого возникает ощущение бесконечности. Как в пустыне. Под бескрайним небом существует множество непохожих друг на друга миров. Человек в Стамбуле, с одной стороны, уверен, что вся Вселенная в его руках, а с другой – ему кажется, будто он затерялся в этом огромном городе; его восприятие и самого себя, и города каждый день меняется. Однажды отец повстречал на берегу Золотого Рога пожилого мужчину, который держал в руке круглое зеркальце. То в зеркальце посмотрит, то на противоположный берег. Отец присел рядом с ним, поздоровался. Некоторое время они молчали, а потом пожилой заговорил: «Вот, смотрю в зеркало и вижу, какой я некрасивый. В молодости я таким не был. Полюбил одну девушку, женился на ней. У нас родились дети. Мы прожили вместе сорок счастливых лет. На прошлой неделе моя жена умерла, мы похоронили ее вон на том склоне, на кладбище рядом с холмом Пьера Лоти[24]. Когда закрылись глаза моей жены, ушла в прошлое и моя красота. Как быстро пролетели годы! Теперь, глядя в зеркало, я замечаю, что постарел и подурнел».

Дядя Кюхейлан подобрал ноги, сел прямо, прислонившись к стене, и продолжил:

– Рассказав об этой встрече, отец прибавил, что таких людей, которые в прошлом считали себя красавцами, а теперь не находят в себе никакой красоты и то же самое думают о Стамбуле, становится все больше. «Я покажу вам время этих людей», – сказал отец, зажигая лампу. Тени его пальцев явили на стене птицу с широкими крыльями. «Смотрите, – произнес отец, – это птица времени. В прошлом она летит, летит, летит. А долетев до сегодня, перестает махать крыльями и, застыв, парит в воздухе. Таково стамбульское время. В прошлом оно машет крыльями, а долетев до нас, медленно плывет в пустоте».

Дядя Кюхейлан посмотрел на свои огромные ладони. Растопырил пальцы, словно перья.

– В детстве, – продолжал он, – мне, хотя я и поверил в птицу времени, не удавалось представить себе Стамбул, о котором рассказывал отец. А теперь, в тюрьме, я понимаю, о чем он говорил. Каждый раз, открывая глаза, я вижу над собой птицу с черными неподвижными крыльями – птицу времени.