Стамбул Стамбул

Когда они исчезли из виду и вокруг не осталось ничего, кроме деревьев и птиц, я пришел в себя. Мне показалось, что женщина, обнимавшая Кыванч, похожа на Махизер. Но фонарь, под которым она стояла, не горел, а в темноте я часто принимал других женщин за свою жену. Так что я не был уверен, она ли это, но все равно, бросив окурок на тротуар, поспешил следом. На перекрестках я вертел головой, пытаясь понять, не свернули ли они, и бросал взгляд в освещенные окна, пока улица не уперлась в широкий проспект с оживленным движением. Оказавшись в толпе людей, я понял, что сбился со следа. Той же дорогой я вернулся назад, снова заглядывая в окна и переулки. В ту ночь я еще много раз проделал этот путь. Замерз, устал.

На следующий день, когда мы с Кыванч снова встретились в послеобеденное время посреди сада детской библиотеки, мой изнуренный вид не укрылся от ее взгляда.

Я сидел на скамейке. Войдя в сад, Кыванч (волосы у нее были заплетены в косички) сразу направилась ко мне и заговорила, словно со школьным приятелем:

– Почему ты такой усталый?

– Вчера допоздна работал.

– Мне тоже нужно поработать. Очень много задали.

– Я могу тебе помочь.

– Правда?

– Если ты хочешь, конечно.

– Хочу!

– Договорились.

– А вечером я пойду в кино.

– Здорово! С мамой?

– Нет, с тетей Ясемин. Маме сегодня надо будет задержаться на работе.

– А кто такая тетя Ясемин? Твоя родственница?

– Нет, мамина подруга. Она вчера к нам приехала и сегодня тоже у нас переночует.

– Это ее твоя мама вчера назвала сюрпризом?

– Да. Тетя Ясемин иногда приезжает к нам и остается на некоторое время.

– Чем же вы занимаетесь? Играете в «дочки-матери»?

– И в «дочки-матери», и в прятки, и в «кошкин дом».

– А потом ложитесь спать…

– И в обнимку засыпаем.

– Смотри, у меня тоже есть для тебя сюрприз.

Я достал из кармана шоколадку и положил в маленькую ладошку Кыванч. Ее зеленые глаза широко распахнулись, и толстые стекла очков тоже позеленели.

В тот день я не читал стихов, а помогал Кыванч с домашним заданием. Съел кусочек шоколадки, которой она со мной поделилась. Вместе мы записали в ее тетрадь сказку и нарисовали гору, овечку и дерево. Когда дело дошло до теста из десяти пунктов, я дал ей несколько маленьких подсказок. Работа близилась к концу, когда я заметил, что свет в окне начинает потихоньку меркнуть, и сказал, что мне пора идти. Улыбнулся на прощание детям, которые уже привыкли к моему присутствию. Все они сидели, по обыкновению повернувшись в сторону часов, точнее, в ту сторону, где раньше висели часы. Прислушиваясь, как и они, к ритму, который отстукивали несуществующие часы, я спустился по лестнице из десяти ступенек и вышел в приотворенную калитку. Широкими шагами пересек улицу, завернул во двор мечети, сел на табурет и вместе с согбенными стариками стал ждать вечера, наблюдая за улицей.

Когда из библиотечного сада весело выбежала моя Кыванч, я встал и двинулся за ней, прячась в тени. Я знал, что она пойдет по тому же пути, что и вчера, и на том же месте, под разбитым фонарем, встретится с тетей Ясемин. Между нами сохранялось определенное расстояние: я должен был оказаться достаточно близко, чтобы отчетливо разглядеть лицо, и достаточно далеко, чтобы меня не заметили. Кыванч пробежала еще немного, и из-под темного фонаря ей навстречу шагнула женщина, в том же пальто, что и вчера. Это была моя жена Махизер, такая же прекрасная, как и раньше. Те же розовые губы и огромные глаза. Я прислонился к стене и смотрел, как Махизер и Кыванч радостно обнимаются.

Я знал, что Махизер, уйдя от меня, присоединилась к революционерам, скрывается и часто меняет имена. Стало быть, ее новое имя – Ясемин. Она сама себя губила. Подобно цветку, который раскрывается, не зная, что такое красота, подобно осеннему листу, который падает с ветви, не зная, что такое смерть, Махизер жила, не отдавая себе отчета в том, какая она необыкновенная. Она не знала, что, заснув, превращается в пери, – а я знал. Я вместо нее хранил в памяти красоту ее лица. Если бы сегодня в библиотеке среди других вопросов домашнего задания Кыванч мне попался бы такой: «Что есть красота?» – я нарисовал бы портрет Махизер и написал бы под ним: «Знать о красоте, быть влюбленным в нее, но не иметь возможности к ней прикоснуться – то же самое, что знать о воде, но погибать от жажды». Эти слова – обо мне. Я знал, что такое вода, но погибал от жажды, видел Махизер – но жил без нее. Проклинал время, людей и Стамбул. Всех ненавидел.