Стамбульский бастард

Тетушка Бану отчаянно пыталась что-то показать знаками, словно играла в шарады. Было видно, как мучительно ей не хватает английских слов. Она качала головой, хмурилась и грозила пальцем, что Армануш в целом истолковала так: «Ты слишком много занимаешься, не переутомляйся». После чего тетушка Бану протянула ей принесенную тарелку и стала знаками показывать, будто ест. Это уже было очевидно и не нуждалось в толковании. С улыбкой она потрепала Армануш по плечу, поставила тарелку рядом с ноутбуком и ушла, бесшумно затворив за собой дверь. На тарелке лежали два очищенных и разобранных на дольки апельсина.

Армануш снова включила экран, съела одну дольку и стала думать, что ответить Барону Багдасаряну.

Глава 10 Миндаль

На пятый день Армануш открыла для себя внутренний распорядок в особняке Казанчи. По будням завтрак подавали на стол уже в шесть утра и не убирали до половины десятого. Все это время непрерывно кипел самовар и ежечасно заваривали свежий чай. Вместо того чтобы садиться за стол всем вместе, члены семьи приходили по отдельности, у кого как получалось из-за работы, расписания или по настроению. Поэтому, в отличие от ужина, когда все вместе одновременно садились за стол, завтрак в будни напоминал, скорее, утреннюю электричку: одни пассажиры заходили на этой станции, другие выходили, третьи ехали дальше.

На стол почти всегда накрывала тетушка Бану, которая раньше всех в доме вставала на предрассветную молитву. Она вылезала из постели, бормоча: «Воистину, лучше», – в то время, когда муэдзин с соседней мечети во второй раз возглашал: «Молитва лучше сна».

Тетушка Бану шла в ванную и готовилась к молитве, омывала руки по локоть и ноги по щиколотки. Вода бывала ледяной, но это не страшно. Душе нужно продрогнуть, чтобы проснуться. Душе вообще полезно встрепенуться. То, что все остальное семейство спит, было тоже не страшно. Бану просто молилась вдвое горячее, чтобы замолить и их прегрешения.

Этим утром, когда гулко раздался крик муэдзина: «Аллах велик, Аллах велик», – тетушка Бану уже лежала с открытыми глазами и протянула было руку к халату и платку. Но, против обыкновения, она чувствовала страшную тяжесть во всем теле. Муэдзин прокричал: «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха». А тетушка Бану все равно не могла встать. И даже услышав: «Спешите на молитву» и «Спешите к лучшему действию», – она смогла вылезти из кровати только наполовину. Из другой половины словно всю кровь выкачали, остался какой-то тяжеловесный неповоротливый мешок.

Молитва лучше, чем сон. Молитва лучше, чем сон.

– Эй, ребята, вы что, дайте хоть пошевелиться! – воззвала тетушка Бану с некоторым отчаянием в голосе.

Сидевшие у нее на плечах джинны переглянулись.

– А я-то что, ты ему скажи. Это все он, – отвечала со своего места на правом плече мадам Милашка.

В полном соответствии с именем мадам Милашка была из числа добрых, праведных джиннов. У нее было милое лучезарное личико, а голову венчала переливавшаяся всеми оттенками лилового, пурпурного и розового корона. Голова держалась на изящной тонкой шейке, а вот дальше не было ничего, кроме небольшого облачка. Без собственно тела она имела вид головы на постаменте, и это ее ничуть не портило. Прекрасным представительницам народа джиннов, в отличие от смертных женщин, совсем не обязательно иметь соразмерное телосложение.

Тетушка Бану безгранично доверяла мадам Милашке. Она была не чета всем этим вероотступникам, вовсе нет, то была благочестивая джинния, которая давным-давно отошла от безбожия, весьма частого среди джиннов заблуждения, и обратилась в ислам. Мадам Милашка часто посещала мечети и святые места и прекрасно разбиралась в Священном Коране. С годами они с тетушкой Бану очень сблизились, чего никак нельзя было сказать о мсье Стервеце – существе совсем другого сорта, родом из областей, где вечно завывает ветер. Он был очень стар, даже для джинна. А значит, был куда могущественней, чем хотел казаться, ведь общеизвестно, что с возрастом сила джинна только возрастает.