Дверь на кухню была закрыта. Странно, в этот час Армануш обычно хлопотала там вместе со служившей у них последние пять лет Мари, вокруг них толкались дети. Дверь не закрывали никогда.
Ованес Стамбулян протянул руку, но так и не успел повернуть ручку, тяжелая деревянная дверь открылась изнутри. Перед ним был турецкий солдат, сержант. От неожиданности они тупо уставились друг на друга и простояли так добрую минуту. Сержант первый вышел из ступора. Со смуглого гладкого и почти мальчишеского лица сурово смотрели колючие глаза.
– Что здесь происходит?! – воскликнул Ованес Стамбулян.
Он увидел, что жена, дети и Мари выстроились вдоль задней стены, словно наказанные школьники.
– Нам приказано обыскать дом, – ответил сержант.
Он говорил без враждебности, но и сочувствия в его голосе тоже не было, только усталость. Каковы бы ни были причины его прихода, чувствовалось, что хочет он одного: поскорее покончить со всем и уйти отсюда.
– Проведите нас, пожалуйста, в кабинет.
Они прошли в заднюю часть дома и поднялись по изгибающемуся маршу лестницы, Ованес Стамбулян впереди, следом – сержант и солдаты.
В кабинете солдаты разделились, каждый брал на себя какой-то предмет мебели и тщательно его осматривал, прямо как разлетевшиеся по цветущему лугу шмели, самозабвенно пьющие нектар, каждый из своего цветка. Они обыскивали буфеты, ящики, каждую полку в огромном, во всю стену, книжном шкафу. Пролистывали сотни томов, искали спрятанные между страницами бумаги; перебрали все его любимые книги, от «Цветов зла» Бодлера до «Химер» Жерара де Нерваля, от «Ночей» Мюссе до «Отверженных» и «Собора Парижской Богоматери» Гюго.
Глядя, как дюжий солдат просматривает «Общественный договор» Руссо, Ованес Стамбулян невольно задумался над строками, в которые тот уставился тупым, невидящим, но очень подозрительным взглядом похожих на две бусины глаз.
Покончив с книгами, они принялись прочесывать многочисленные ящики орехового письменного стола. Тогда один из солдат и заметил лежавшую там золотую брошку. Он вручил ее сержанту, тот взял миниатюрный гранат, взвесил его на ладони, повертел, чтобы получше разглядеть рубиновую сердцевину, и с улыбкой отдал Ованесу Стамбуляну.
– Не стоит оставлять на виду такую драгоценность. Вот, возьмите, – сказал он с какой-то спокойной любезностью.
– Да, спасибо. Это подарок для жены, – тихо поблагодарил Ованес Стамбулян.
Сержант улыбнулся, как мужчина мужчине, с понимающим видом.
Но угрюмая злость мгновенно сменила осветившее было его лицо сердечное выражение, и сержант заговорил уже без прежней мягкости в голосе.
– Скажите, что тут написано, – показал он на найденную в ящике армянскую рукопись.
Ованес Стамбулян сразу узнал стихотворение, написанное им во время болезни, когда у него был сильный жар. Это было прошлой осенью. Он три дня пролежал в постели, не в силах пошевелиться, дрожа от страшного озноба и обливаясь потом, словно его тело превратилось в дырявую бочку с водой. Все это время Армануш не отходила от его постели, прикладывала ко лбу вымоченные в уксусе холодные полотенца и протирала грудь кубиками льда. Когда к вечеру третьего дня жар начал спадать, к Ованесу и пришло это стихотворение, и он приветствовал его с радостью, как награду за перенесенные страдания. Он не отличался особой религиозностью, но твердо верил в божественное вознаграждение, проявляющееся не в каких-то значительных событиях, а, скорее, в виде таких вот маленьких знамений и даров.
– Читайте! – Сержант придвинул к нему бумаги.
Ованес Стамбулян надел очки и дрожащим голосом прочитал первые строки.
– Поэзия, – перебил сержант как-то разочарованно.
– Да, – кивнул Ованес Стамбулян, хотя не знал, хорошо это или плохо.