Стамбульский бастард

Обратно Ервант бежал, петляя по извилистым, горбатым улицам. Он бежал на запад, и бежал на восток, и все искал что-то, хоть что-нибудь, хоть какой-то добрый знак. Он пробегал мимо пустых кофеен на загаженных площадях, мимо ветхих развалюх, где пахло похлебкой и непрерывно орали дети. Нигде ни малейшего признака жизни. И только у грязной канавы сидел рыжий котенок, жалобно мяукал и вылизывал себе брюшко, с распухшей и запекшейся раной.

Прошли годы, но, вспоминая отца, Ервант невольно представлял и этого котенка. Он помнил его всегда. И в Сивасе, и в католической армянской деревушке Пиркиник, куда они бежали к дедушке и бабушке и откуда их как-то ночью выгнали ворвавшиеся в дом солдаты. И когда оказался среди тысяч изможденных, оголодавших, избитых армян, которые шли и шли куда-то под конвоем конных солдат. И когда плелся с ними, увязая в густой смеси из грязи, блевотины, крови и дерьма. И когда тщетно пытался унять горько плакавшую сестренку Шушан, и когда потерял ее посреди всей этой сутолоки и хаоса, лишь на долю секунды отпустив маленькую ручку. И когда у него на глазах мамины ноги превратились в две посиневшие окровавленные лепешки, и когда она умерла, тихая и легкая, как сухой ивовый листок, кружимый порывами ветра. И когда видел наваленные вдоль дороги раздувшиеся, зловонные трупы. И когда им с братьями совсем нечего было есть, и они, как овцы, жевали траву в сирийской пустыне. И когда их спасли американские миссионеры, собиравшие потерявшихся на дорогах изгнания армянских сирот. И когда привезли обратно в Сивас, приютили в Американском колледже и оттуда переправили в Штаты. И когда годы спустя он наконец нашел крошку Шушан в Стамбуле и забрал ее к себе в Сан-Франциско. Даже во главе веселой трапезы, в кругу детей и внуков, Ервант не мог забыть этого котенка.

– Хватит! – воскликнула тетушка Бану, содрогнувшись, как от боли.

Она сняла с головы платок и накрыла им серебряную чашу со словами:

– Больше не желаю этого видеть. Я узнала все, что хотела…

– Но вы еще не все видели, – проскрежетал мсье Стервец, – я не успел рассказать о вшах.

– В-в-в-шах? – проговорила, запинаясь, тетушка Бану, явно передумав заканчивать сеанс.

– О да, вши, госпожа, это важная деталь, – сказал мсье Стервец. – Помните, когда маленькая Шушан отпустила руку старшего брата и затерялась в толпе? Она там подцепила вшей от одного семейства, к которому попробовала прибиться в надежде, что ее покормят. Но им самим было нечего есть, и они прогнали девочку. А пару дней спустя Шушан вся горела: у нее был тиф. – (Тетушка Бану тяжело вздохнула.) – Я там был, я все видел. Шушан упала. Но никто во всей колонне не был в состоянии ей помочь. И они оставили ее лежать на земле, лоб весь в испарине, волосы кишели вшами.

– Хватит! – перебила его тетушка Бану и поднялась.

– Неужели вы не хотите услышать самое интересное? Неужели не хотите узнать, что сталось с малышкой Шушан? – обиженно спросил мсье Стервец. – Вы же хотели узнать о семье вашей гостьи? Так вот, эта малышка Шушан и есть ее бабушка.

– Да, это я уже и так поняла, – ответила тетушка Бану. – Продолжай!

– Хорошо! – возликовал мсье Стервец, упиваясь своим триумфом.

– Колонна скрылась из виду, а маленькая Шушан осталась умирать посреди дороги. Там ее подобрали две крестьянки из ближайшей деревни, мать и дочь. Они принесли ее домой, искупали травяным мылом и вывели вшей настоями собранных в долине диких растений. Они кормили и лечили ее. А когда три недели спустя в деревню заехал какой-то высокопоставленный офицер с отрядом солдат и стал выпытывать у жителей, не находили ли они случайно в окрестностях каких-нибудь армянских сирот, эта женщина спасла Шушан, спрятав ее в сундуке, где хранилось приданое дочери. За месяц они поставили девочку на ноги, только она все больше молчала и часто плакала во сне.

– Я думала, ее привезли в Стамбул?

– В конечном счете да, там она и оказалась. Она прожила у этих женщин еще шесть месяцев, и обе, мать и дочь, пеклись о ней, как о родной, и наверняка с радостью продолжали бы о ней заботиться и дальше. Но в округе появилась разбойничья шайка. Бандиты не щадили ни одной деревни, им было все равно, кто там живет, турки или курды. Они рыскали по домам и грабили крестьян. Довольно быстро они прознали про маленькую армянскую девочку, и никакие вопли и причитания добрых женщин не помешали им забрать Шушан. Было известно, что власти распорядились доставлять всех армянских сирот моложе двенадцати лет в специально созданные по всей стране приюты. И вскоре Шушан оказалась в приюте в Алеппо, а когда этот приют переполнился, ее отправили в Cтамбул, в особую школу. Там за детьми надзирали учителя, одни благожелательные и участливые, другие – холодные и строгие. Шушан, как и всех прочих детей, одели в белый балахон и черную куртку без пуговиц. Там были и мальчики, и девочки. Мальчикам сделали обрезание, и всем детям дали новые имена. Шушан тоже. Теперь ее называли Шермин. Фамилию она тоже получила: номер шестьсот двадцать шесть.