Стамбульский бастард

Внутри салона было что-то вроде маленького музея. При входе висела огромная фотография: женщина неопределенной национальности повернулась спиной к зрителям, чтобы те могли во всех подробностях разглядеть украшающую ее тело затейливую татуировку. Миниатюра была османской поры. Похоже на изображение какого-то празднества, от плеча к плечу натянут канат, акробат балансирует над пирующими. Старинная миниатюра на спине современной женщины производила потрясающее впечатление. Под картинкой шла английская надпись: «ТАТУИРОВКА – ПОСЛАНИЕ ВНЕ ВРЕМЕНИ».

По всему салону были расставлены витрины с образцами татуировок и украшениями для пирсинга. Рисунки для татуировок делились на несколько категорий: «Розы и шипы», «Истекающие кровью сердца», «Пронзенные сердца», «Путь шамана», «Жуткие мохнатые чудовища», «Гладкие, но не менее жуткие драконы», «Патриотические мотивы», «Имена и числа», «Симург и собрание птиц» и, наконец, «Суфийские символы».

Армануш подумала, что никогда еще не видела, чтобы в такой малолюдной комнате было так шумно. Помимо тетушки Зелихи, там находились странного вида человек, с оранжевыми волосами и иглой, какой-то подросток с матерью, которая никак не могла решить, уйти им или все-таки остаться, и еще два волосатых небритых типа, которые, казалось, совершенно выпали из времени и пространства и походили на не совсем оклемавшихся от тяжелого наркотического трипа рокеров семидесятых годов. Один из них развалился в огромном кресле, громко жевал резинку и трепался с приятелем, а на его голень тем временем наносили татуировку в виде огромного багрового комара. Как выяснилось, человек с иглой был помощником тетушки Зелихи, сам тоже талантливый и самобытный художник. Армануш наблюдала за его работой и дивилась тому, сколько шума производит одна маленькая иголка.

– Не волнуйся, звук куда сильнее боли, – заметила тетушка Зелиха, словно прочитав ее мысли, подмигнула и добавила: – Тем более что этот клиент уже привычный, у него это, кажется, двадцатая. Люди иногда подсаживаются на тату, не могут остановиться. Каждая новая татуировка тянет за собой еще одну. Странно, что всякие программы по борьбе с зависимостями еще не занялись этим вопросом.

Армануш молча поглядывала на рокера. Может, ему и было больно, но виду он совсем не показывал.

– А вообще, это зачем? – спросила она. – Что может заставить человека захотеть набить на лодыжке багрового комара?

– Зачем? – усмехнулась со знающим видом тетушка Зелиха. – Мы тут никогда не спрашиваем зачем. В нашем салоне мы не признаем так называемую норму. Чего бы клиент ни захотел, у него точно есть на то причины, о которых он, возможно, и сам не подозревает.

– А как насчет пирсинга?

– Та же самая история. – Тетушка Зелиха с улыбкой указала на свой проколотый нос. – Вот этому знаешь сколько лет? Девятнадцать! Я его сделала, когда была в возрасте Асии.

– Да вы что?

– Правда. Закрылась в ванной, вооружилась стерильной иглой, маленькой морковкой, кубиками льда для обезболивания и, конечно, всей своей яростью. О, я так злилась на все, особенно – на свое семейство. Я сказала себе, что сделаю это. И проткнула нос. У меня руки дрожали от волнения, так что в первый раз я промазала и попала в перегородку. Крови было… Но потом я навострилась и со второго раза проткнула ноздрю.

– Ничего себе, – повторила Армануш, правда сейчас ее, кажется, стал несколько напрягать оборот, который принимала их беседа.

– Ага! – горделиво похлопала себя по носу тетушка Зелиха. – Я привинтила колечко и с важным видом вышла из ванной. Мне тогда очень нравилось бесить маму.

Асия, до которой донеслись последние слова, с веселым изумлением поглядела на мать.

– Я хочу сказать, что проткнула нос, потому что это было запрещено. Турецкой девушке из традиционной семьи сделать пирсинг? Да об этом и речи быть не могло, поэтому я взяла и сама его сделала. Но теперь настали другие времена. Для этого есть наш салон. Мы консультируем клиентов, некоторым отказываем, но никогда никого не судим. И никогда не спрашиваем, зачем и почему. Это я еще в юности поняла. Можешь сколько угодно осуждать людей, они все равно поступят по-своему.

В этот момент паренек оторвался от витрин, посмотрел на Зелиху и спросил:

– А вы можете нарисовать дракону хвост подлиннее, во всю руку? Я хочу, чтобы он спускался от локтя до кисти, ну, чтобы казалось, будто он у меня по руке ползет.

Мать не дала Зелихе ответить:

– Ты, вообще, в своем уме? Ни за что! Мы же договорились, что-то совсем простенькое и маленькое вроде птички или божьей коровки. Никаких драконов, этого я тебе не разрешала.