Стамбульский ребус

Бог смотрел на Визаса. Тот не спеша приближался к быку. Почуяв запах Царя, животное еще сильнее взволновалось, его ноздри яростно раздувались. Воины уже не справлялись с ним. Жрец, державший деревянную чашу для крови, давно завел песнопения. Визас застыл перед величественно прекрасным быком и, прежде чем вонзить свой кинжал, с почтением взглянул на свою жертву. Бык тоже устремил на Царя свой взор. Он смотрел с напряженным любопытством, словно хотел разгадать, что же произойдет. Нельзя было заставлять ждать ни Бога, ни быка. Царь снова крепко-накрепко ухватился за рукоять. Сделал шаг, занес кинжал снизу и воткнул в горло быка. Кровь начала хлестать в чашу, удерживаемую жрецом, но бык все еще стоял на месте. Немного погодя он вздрогнул от боли и что есть силы подался вперед. Если бы не воины, бык рванул бы вперед, разбрызгивая кровь, пока не испустит дух. Но крепкие руки не позволили ему сделать это. Силы быка иссякли: он припал на пошатнувшиеся передние ноги, потом шумно завалился на правый бок.

Бог смотрел на Царя. Но тот уже не обращал внимания на Бога. То ли впечатленный видом крови, которая лилась на него, то ли повинуясь первобытному инстинкту, он никак не мог отвести взгляд от только что убитого животного. Ярость в глазах быка угасала, теперь они глядели беспомощно и печально. Царь не жалел о содеянном; сердце его наполнилось покоем: он исполнил свой долг. Но отчего-то не мог перестать смотреть в тускнеющие глаза своей жертвы.

Звезда и полумесяц

Оцепеневший взгляд жертвы был прикован к Ататюрку. Мужчина выглядел лет на пятьдесят: глаза темные, руки закинуты за голову, ладони соединены будто в молитве. Запястья связаны нейлоновым шнуром. Ноги раскинуты и повернуты к морю. Прямые, подернутые серебром волосы разлетелись по мрамору; воротник жакета из табачного цвета кожи и бежевая рубашка потемнели от запекшейся крови. Если бы не элегантная бородка с проседью, я бы с легкостью увидел глубокий порез на горле жертвы. Он-то, вероятно, и стал причиной смерти. Не раз мне доводилось видеть картины, подобные этой, но то ли из-за раннего утра, то ли по причине приближающейся старости, взглянув на труп, я вдруг почувствовал тошноту. Повернулся в сторону моря — воды его понемногу светлели.

Прямо передо мной проплыли два городских пароходика — пара крепких морских трудяг. Каждый оставлял после себя пенный след на слегка подрагивающей голубизне вод. В районе Сарайбурну дул легкий ветерок. Занимался молочно-голубой рассвет. Удивительный запах моря заполнил все вокруг. Деревья у подножия дворца, отделенного от нас асфальтовой дорогой, уже давно покрылись цветами. Кажется, вот-вот начну вспоминать старые добрые дни, Стамбул моего детства. Размытые виды, обрывочные звуки, осколки событий… Но нет, ни одно воспоминание не всколыхнулось в памяти. Внезапно я почувствовал на себе тяжелый взгляд. Поднял голову и вздрогнул: увядающий полумесяц на небе изучающе всматривался в меня.

Я думал, месяц, уступая утру, должен убывать, но он, напротив, рос, и с каждой минутой очертания его становились все более отчетливыми. От холода я дрожал как осиновый лист. Отвернулся от месяца. Поднял воротник пальто.

— Неужто совпадение? — голос скользнул эхом по маленькой площадке и утонул в конвульсиях моря. Это наш проныра Али интересуется. Он замер, уставившись на памятник Ататюрку. Было совершенно непонятно, к кому именно он обратился. Зейнеп среагировала быстрее меня:

— Что еще за совпадение?